Рецензия в «Новом журнале»
Анатолий Либерман
БИБЛИОГРАФИЯ
Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. Из дневников этих лет. Vilnius: Lietuvos valstybinis zydu muziejus, 1996, 268 стр.
До 1994 года Цейтлин написал четырнадцать книг, но ни одна из них не похожа на “Долгие беседы…” За последнее время у Цейтлина изменился и внешний облик, что связано с его переходом (или, как он говорит, с возвращением) в иудаизм, и стиль. Но многое в нем осталось прежним. Он и раньше интересовался нестандартными моментами в истории культуры. Темой его первой книги было творчество Всеволода Вячеславовича Иванова. Однако он исследовал не историю знаменитого бронепоезда, а деятельность Иванова-критика, редактора и “наставника”. В 1990 году, когда многое впервые разрешили сказать вслух, он написал книгу о жизни писателей в провинции, о их непризнанности, о их почти безнадежных попытках пробиться в большую литературу. Последний и самый большой очерк в этой книге посвящен Донелайтису, так что и переезд Цейтлина в Литву не представляется неожиданным.
Герой “Долгих бесед…” — литовский еврейский драматург, прозаик и журналист Йокубас Йосаде (15. VIII.—12. XI. 1995). На протяжении пяти лет Цейтлин ходил к нему в дом и записывал его рассказы о прошлом. Он стал другом Йосаде и его жены, и все трое понимали, что времени для бесед осталось в обрез. Велись беседы по-русски. За пределами Литвы имя Иосаде известно лишь единицам, но это обстоятельство не играет в данном случае никакой роли. Цейтлин и не собирался готовить очередной том для серии “Жизнь замечательных людей”; он спешил записать воспоминания одного из последних свидетелей расцвета и гибели еврейской культуры в Литве, ибо задумал проект “Устная история евреев Литвы”. В “Долгих беседах . ” впечатляет не “материал”, а найденная автором форма повествования. Из разговоров, раздумий и случайно брошенных замечаний скомпоновано целое, столь искреннее и освещенное столь трагическим светом, что эту книгу можно было бы назвать романом, причем романом замечательным.
Йосаде родился в маленьком городке и был старшим из четырех детей. Одна сестра уехала в 1934 году в Палестину, двух других и родителей расстреляли немцы. При рождении Йосаде нарекли Янкелем. Потом он стал Яковом, а после войны переменил имя на Йокубас. Тогда же он перешел с идиша на литовский, которым владел хорошо, но не безупречно. И дома он запретил употреблять идиш, и в Израиль дочери писал по-литовски. Почему он это сделал? Несколько раз й дает объяснение происшедшему.. Я не удивляюсь тому, что эти объяснения разнятся. И в том, и в другом — правда. “Мой читатель лежал в Понарах, в смертельных ямах по всей Литве. Я искал нового читателя. А он говорил по-литовски”. Самое точное объяснение, однако, иное: страх.. Интуиция, удивительная интуиция й подсказала ему: скоро, совсем скоро начнутся новые преследования евреев И, вероятнее всего, наступит конец еврейской культуры в СССР.. Трезвый расчет продиктовал выход: он должен срочно стать литовским писателем. Потом, в письме к дочери, й заметил: ”Я вовремя сбежал из еврейского края”. Еще бесспорнее свидетельствует о происшедшем давний, но — оказалось — не забытый семейный конфликт. «Доктор Сидерайте рассказала мне, чтоникак не могла понять: зачем мужу нужно было обращаться в милицию — зачем он так хотел, чтобы его литовское имя обязательно внесли в паспорт? (Строчным курсивным й в книге обозначен Йосаде.)
До 1939 года отец Йосаде был фабрикантом, а сам Йосаде — социалистом и собирал деньги на МОПР даже с рабочих отцовской фабрики. Свой первый газетный фельетон он написал, еще будучи гимназистом, а потом писал всю жизнь.Цейтлин слушает своего собеседника с глубоким сочувствием. Ему незачем героизировать СТАРИКА и выдавать за подвиги эпизодическое неприятие Йосаде некоторых советских ритуалов, как незачем представлять его великим писателем. Это сочувствие, лишь изредка смешанное с неоскорбительной жалостью (“Догадывался ли он, как чудовищно ему не повезло? Время, в котором выпало й жить, было характерно особым презрением к личности”), и понимание без намека на превосходство идут не от литературы, не от позы, а от видения целого. Книга, как с самого начала знал Цейтлин, должна быть не только о гибели еврейской культуры в СССР, арестах, расстрелах, предательстве и сожженных архивах: она о самоуничтожении таланта, осаморазрушении своего дара как способа выжить..
Сам Йосаде все время сомневался, талантлив ли он. Вечное его опасение: “Вдруг так и не состоюсь как писатель?” Последний страх? Он мучает почти беспомощного старика. Терзает сильнее всего.. Поэтому й перебирает мысленно — один за другим — замыслы нескольких пьес. “Вдруг большая удача? И тогда он оправдает пропавшие годы…” До мысли о спасительном саморазрушении Йосаде не дошел (ее сформулировал Цейтлин), но и он знал, что его воля сломлена. Он однажды назвал себя одиноким волком, обуздавшим свою агрессию. Ирония, но тоже не злая, а печальная, проникает на страницы книги так же не часто, как и жалость”. Й повторяет: “В семье должна быть только одна цель. И все должны следовать только этой цели…” Сам он, конечно, следует.
Йосаде рассказывал Цейтлину о своей молодости, о присоединении Литвы к СССР, о фронте, о гибели и отъезде почти всех, кого он любил, о взлетах и падениях своей карьеры. Было бы не совсем верно причислить сочинение Цейтлина к документальному жанру. Из километров пленок он отобрал, процитировал и прокомментировал лишь немногие, но, как кажется, самые существенные записи. От этого линии судьбы Йосаде, история литовского еврейства и путь писателя в СССР высветлились, а повесть о не самом выдающемся человеке своего времени приобрела черты едва ли не эпические. Приведу последние и первые строки “Долгих бесед…”.
[Йосаде говорит]: “Мой дорогой, мне ничего не надо. Ничего… Знаете отсутствие боли — это и есть счастье. Именно так: отсутствие боли. Это отсутствие опьяняет тебя, и тогда наплывает дремота. Что может быть лучше этого? Все дальше и дальше… Вот и всё”. ”Сегодня произошло то, чего мой герой ждал несколько десятилетий. Его похоронили”.
Книга оформлена скромно и благородно. К ней приложены две статьи: “Беседы, в которых нет места смерти” (Сигитас Геда) и “Ключ от захлопнутой двери” (Альфонсас Буконтас). Государственный еврейский музей Литвы выпустил эту книгу в 1996 году, но в НЖ ее прислали совсем недавно Я жалею лишь о том, что не имел возможности рассказать о ней на несколько лет раньше.
Анатолий Либерман.
«Новый журнал» (Нью-Йорк), №220, 2000