В апреле исполнилось семьдесят  лет Семену Михайловичу Ланвергу – чикагскому радиоведущему, замечательному  театроведу и культурологу.

Этот юбилей  мало кто заметил.  Ланверга поздравили в эфире двое его коллег по радио «Новые горизонты». Не было творческого вечера. Не  обмолвились об  этом  событии другие, теперь уже  многочисленные  чикагские русскоязычные радиостанции. Промолчали газеты. Впрочем,  думаю сейчас: тут нет ничего удивительного. В эмиграции СМИ наредкость «самодостаточны»; их – если не пахнет скандалом – не  волнует вопрос: что там у «соседей»?

Когда-то меня познакомил с Ланвергом наш общий, увы, уже покойный друг искусствовед Ванкарем Никифорович. Он говорил о Ланверге с восхищением и печалью: эмиграция явно не востребовала многие таланты этого яркого человека.  Потом мы изредка встречались на чикагских улицах или каком-нибудь концерте. Однако мне всегда казалось: я хорошо знаю Ланверга. Наверное, здесь не было ошибки. Дело в том, что в течение двадцати лет я слушал по радио его авторскую  программу  «Имена».

Помню, впервые меня привлек  красивый, пожалуй, даже завораживающий голос ведущего. Его богатая, щедрая на нюансы и отттенки русская речь резко выделялась на фоне обычного радийного мусора. Я удивился. И не перестаю удивляться до сих пор, стараясь понять уже другое: в чем своеобразное обаяние, неумолимое притяжение радио-эссе Ланверга? Вот неторопливо идем мы с ним по театральной Москве или театральному Киеву (цикл из доброго десятка передач!). Вот заглядываем на репетиции Cоломона Михоэлса, Юрия Любимова, Анатолия Эфроса. Вот приходим на спектакли Владимира Высоцкого или Олега Даля. Разные эпохи, разные индивидуальности – неизменно одно: у слушателя возникает сразу не объяснимый «эффект присутствия»…

Конечно, это одна из безошибочных, вечных примет театра. Не зря свои программы Ланверг называет (конечно, для себя, мысленно) спектаклями. Так для него привычнее. Но в этом есть и иной, глубинный, смысл. Спектакль? Хотя, вроде бы, многие его программы  по форме представляют собой интервью, которые я слушаю, боясь оторваться. Нет, меня не гипнотизируют имена: Олег Табаков, Армен Джигарханян, Михаил Козаков, Валентин Гафт, Елена Образцова… Нет, ведущий не задает вопросы, от которых интервьюируемым  хочется спрятаться. Просто вместе с собеседниками (со многими он общается уже десятилетия!)  Ланверг опять совершает маленькое чудо: реконструирует спектакли, фильмы, театральный процесс, да что там – ушедшие годы. То же и  с собеседниками помладше –  Сергеем Маковецким, Олегом Меньшиковым, Сергеем Безруковым, Юлией Рутберг, Максимом Авериным, когда Ланверг  размышляет о «новом театре» или  задается старым вопросом: «Смотрите, кто пришел!»

Однажды Эльдар Рязанов сказал ему после передачи: «Семен, вы знаете обо мне больше, чем я сам. Я-то уже стал забывать».

Не раз с удивлением замечал, как у гостей Ланверга (если они раньше не были знакомы с Семеном) неожиданно меняется настроение, в частности, исчезает плохо скрываемое пренебрежение к «заморскому» радиоведущему – появляется уважение к его несомненному профессионализму. Так было, помню, с Константином Райкиным – до тех пор, пока Ланверг не начал блистательно анализировать первые спектакли театра «Сатирикон». Так было с Михаилом Ефремовым – пока Семен точными штрихами не нарисовал устный портрет  Олега Ефремова: портрет светлый и трагический, одновременно.

Творчество неповторимо озаряет нашу жизнь и придает ей единственный, сокровенный  смысл. Так я бы передал лейтмотив программ Семена Ланверга. Вот почему он представляет слушателям не только шедевры театра, но говорит о знаменитых «Русских сезонах» Дягилева, окрашенных тайной картинах  Бенуа, Бакста, Врубеля, музыкальных экспериментах  Стравинского, неумирающих танцах Анны Павловой и Вацлава Нижинского, поэзии Бродского.

У каждого из нас был свой путь в эмиграцию. А до того –  часто загадочный, не понятный  со стороны  поиск призвания. Однако его жизнь сразу и безоговорочно определила любовь к театру. Он ведь и вырос среди кулис: отец Семена был театральным администратором. А окончив театроведческий факультет Киевского театрального института, Семен полтора десятилетия  заведовал  литературной частью Национального академического театра  русской драмы имени Леси Украинки. Одновременно восемнадцать лет преподавал в родном  вузе курс истории театра и театральную критику. Не сомневаюсь, он мог бы написать (а, может, и хотел?) пьесу под названием «Завлит». Легко угадать подоплеку сюжета: борьба с инстанциями, не пропускавшими талантливое и смелое на сцену; будни театра с его поэзией и интригами; дружба героя с актерами и режиссерами, многих из которых потом назовут великими (Адой Роговцевой, Богданом Ступкой, Романом Виктюком). И, наконец, обычное, как у всех, прозрение  спустя десятилетия: та суматошная жизнь и была его счастьем.

Когда-то он обильно публиковал в газетах и журналах свои  статьи и рецензии. Но это когда-то –  не теперь. Мне не надо спрашивать его о причине. Знаю, что Ланверга многое тяготит в эмиграции: дилетантизм, постепенно ставший нормой; воинствующее хамство, давно отстоявшее здесь свои права. Спросил однажды Семена: не жалеет ли он об отъезде из Киева; не хочет ли – хотя бы мысленно – вернуться назад. Он посмотрел на меня с удивлением: «Знаете, свобода – не пустой звук, ради нее люди жертвуют многим. Так неужели не способен на это я? К тому же  там сейчас cовсем плохо дышится. Мне не нужны свидетельства политиков –  достаточно одного  наблюдения Михаила Жванецкого, который обмолвился во время недавней нашей беседы: из Одессы ушел юмор».

Пора однако открыть секрет, о котором в Америке мало кто знает: в Киеве он был Семеном Грином. Но вот в 96-м пришел в Чикаго на радио «Новые горизонты», а там уже работал один Грин – его сын Андрей, выпускник актерского факультета Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Семен без сомнений взял псевдоним. Как большинство людей искусства, он сентиментален: «Ланверг – это ведь моя семья, самое дорогое, что у меня есть. Первая буква, «л», означает «любимые», а дальше  уместились согревающие меня имена: «а» – Андрюша; «н» – Наташа, дочка; «вер» – Верочка, жена, с которой мы уж полвека вместе; «г» – Грины».

Сейчас многие выступают на радио, пользуясь телефоном, а еще удобнее – скайпом. Я спросил об этом Ланверга, зная: живет он очень далеко от студии, к тому же не имеет машины. Семен удивился: «Ну что вы – такое не для меня…  нет, не для меня. Еду тремя автобусами, больше  часа в один конец. И переживаю… И радуюсь, конечно. И репетирую предстоящий спектакль».

За двадцать лет работы на радио Ланверг подготовил более тысячи программ. Много это или мало? Сущая ерунда, если вспомнить некоторых мастеров эмигрантского «прямого эфира», по любому поводу упоенно рассказывающих о cобственной «жизни в искусстве». А передачи Семена Ланверга отчетливо противостоят пошлости, бездуховному самодовольству. Напоминают: великая русская культура – это то наследие, от которого мы не можем отказаться, которое мы не должны легкомысленно растерять по пути. Как бы ни были тяжки и извилисты эмигрантские наши дороги.

Опубликовано в журнале «Чайка» https://www.chayka.org/node/7188 и альманахе «Панорама», 2016, №26