В Чикаго обычны сильные ветры. Поздней осенью и

зимой они пронизывают город насквозь, настойчиво сту-

чатся в дома, а кажется — в душу. В такие дни недавнего

эмигранта часто охватывает тоска. Он угрюмо и безуспеш-

но допрашивает себя, точно не в силах понять: как и зачем

оказался здесь, в огромном, чужом городе?

Каждый сопротивляется песне ветра по-своему (ино-

гда схватка длится годы). Мой друг, искусствовед и перево-

дчик Ванкарем Никифорович, уже через несколько дней

после переезда в США интуитивно отыскал верное средст-

во для борьбы с эмигрантской депрессией. Он вдруг при-

помнил: в Чикаго выставлено много произведений Марка

Шагала — художника, который когда-то сформировал его

отношение к искусству и жизни. Чтобы встретиться с рабо-

тами Шагала в «городе ветров», порой не надо даже захо-

дить в музеи. В одной из своих многочисленных статей о

Шагале Ванкарем Никифорович потом признается: «…В

первые месяцы американской жизни я любил часто при-

езжать именно сюда, в этот красивый сквер на углу улиц

Monroe и Dearborn, рядом с небоскребом Первого Нацио-

нального банка Чикаго. Здесь я подолгу стоял перед одним

из прекрасных шедевров Марка Шагала — мозаикой «Че-

тыре времени года». Стоял, не в силах оторваться от этих

завораживающих реальных и сказочных персонажей, зна-

комых по знаменитым шагаловским полотнам… Незримо

звучала великая музыка — музыка цвета, очищающая, воз-

вышающая, дающая надежду и силу».

Когда-то произведения Шагала зловеще называли в

СССР «упадочным буржуазным искусством». Особенно не-

примиримы и неистовы были ревнители соцреализма в

Минске. Долгие годы вместе с другими писателями, искус-

ствоведами, художниками Ванкарем Никифорович упрямо

боролся за возвращение творчества Марка Шагала на ро-

дину, в Белоруссию. И вот теперь, в 1993-м, гениальный

Шагал неожиданно помог ему самому.

Меня не удивила эта история. Есть люди, для которых

культура является самой сутью жизни — ее волшебной

квинтэссенцией. Именно таков Ванкарем Никифорович.

Иногда я думаю: как лучше определить характер его

творческой работы в течение полувека? Чаще всего на ум

приходят два слова: хранитель культуры.

 

*

Эмиграция столь болезненна для многих прежде всего

тем, что приходится резко менять образ жизни, профес-

сию.

Ванкарему Никифоровичу ничего не потребовалось

менять в главном. «Наоборот — надо остаться собой…» Ко-

гда он вдруг мысленно сформулировал для себя это прави-

ло (у той же шагаловской мозаики «Четыре времени го-

да»), в душе сразу поселилась гармония.

Детали новой жизни уже не имели большого значения.

Детали как раз объединяли его со всеми: пришлось — поч-

ти в шестьдесят! — срочно освоить автомобиль (вождению

его учил бывший директор харьковского завода), подру-

житься с компьютером, пойти в колледж — за английским.

Кое-кто, попав в эмиграцию, придумывает себе «кра-

сивую» биографию (иногда такое мифотворчество нечаян-

но и трагично — люди задним числом как бы реализуют

несбывшиеся мечты, неосуществленные дарования). Но

бывает иначе: человек, увлеченный новым днем, просто

отмахивается от того, что было вчера.

Биографию Ванкарема Никифоровича в нашей эмиг-

рации мало кто знает. Про его удивительную скромность

друзья рассказывают анекдоты. К примеру, публикуя свои

статьи, этот автор категорически просит редакцию не по-

мещать его фотографию: «ничто не должно отвлекать чи-

тателя от героев материала». Тем более полезно сейчас ог-

лянуться  назад.

В Минске он не был свободным художником — служ-

ба, однако, всегда превращалась в служение. Работая в из-

дательстве, редактировал книги многих писателей, воз-

вращавшихся после 56-го года из сталинских лагерей и

ссылок. Воевал с цензурой и начальством, давая зеленый

свет молодым талантам (одно из таких открытий — роман

«Война под крышами» вечно опального в Белоруссии Але-

ся Адамовича). Потом, уже на республиканском телевиде-

нии, писал сценарии фильмов, вел в прямом эфире острые

диалоги с мастерами культуры — о праве художника на са-

мостоятельное, а не санкционированное партией исследо-

вание жизни. (С телевидения его изгнали с «волчьим биле-

том» — за неделю до смерти Брежнева, после беседы со

Светланой Алексиевич о ее работе над новой документаль-

ной книгой «Цинковые мальчики», посвященной афган-

ской войне). «Он — душа нашего коллектива», — так го-

ворили о завлите в академическом театре имени Янки

Купалы: да, Ванкарем Никифорович во многом опреде-

лял здесь художественную политику. Кстати, он немало

сделал в те годы и как театровед; только один пример: в

пятитомную театральную энциклопедию, изданную в Анг-

лии, вошел его шестидесятистраничный очерк об истории

белорусского театра.

Под напором дней чужой жизни я невольно сбива-

юсь на перечисление. Между тем не сказал еще очень

важное. Ванкарем Никифорович всегда ощущал какое-

то особое, почти магическое притяжение разных куль-

тур — белорусской, еврейской, русской, болгарской, поль-

ской, литовской, грузинской… Конечно, это притяжение

шло из детства. Его родителями были молодой белорус-

ский историк и юная студентка-химичка из традицион-

ной еврейской семьи.

Он не случайно так много сил и лет отдал потом пе-

реводу. Книги поэтов и прозаиков, антологии, коллек-

тивные сборники… Об этой стороне деятельности Ван-

карема Никифоровича можно написать большую ста-

тью. Когда-то он перекладывал на белорусский пьесы

мирового и российского репертуара. Перевел целую

библиотечку произведений писателей Болгарии (и был

за это награжден болгарским орденом Кирилла и Мефо-

дия). Уже здесь, в эмиграции, с любовью воссоздавал —

на русском — новые рассказы своего старшего друга Ва-

силя Быкова. (На старости лет тот неожиданно тоже

стал изгнанником: оклеветанный официальной пропа-

гандой в Минске, тяжело больной, почти без средств к

существованию, Быков скитался вместе с женой из од-

ной европейской страны в другую).

Ему хотелось размышлять о взаимодействии и пере-

кличке разных культур, о таинственном искусстве пере-

вода, о судьбах переводчиков — часто, как ни странно,

трагических. Так появились две книги Ванкарема Ники-

форовича — «Всему миру — свой дар» (1973) и «Дороги в

широкий мир. Страницы литературных взаимосвязей»

(1979). А мне он однажды рассказал о своем первом учи-

теле перевода. Это был замечательный белорусский поэт

Владимир Дубовка. Он родился в 1900-м, учился в Моск-

ве у Брюсова, в 1930-м уже был арестован чекистами.

«Мне повезло, — совершенно серьезно говорил Дубов-

ка. — Если бы они взяли меня позже, то обязательно под-

вели под расстрел». Как-то на одной из лагерных пересы-

лок Дубовка встретился с великой переводчицей Татья-

ной Гнедич. Вместе, радостно дополняя друг друга, они

вспоминали оригиналы байроновских поэм. Еще нахо-

дясь в заключении, оба сделали свои — тоже ставшие по-

том классикой — переводы из Байрона: она — на русский,

он — на белорусский… Байрон помогал выжить? В стари-

ну считали, что во время перевода происходит мистиче-

ский «обмен душами». Ванкарем Никифорович был ре-

дактором двухтомника произведений Владимира Дубов-

ки, сборника его переводов сонетов Шекспира. Они под-

ружились. «Это была моя главная школа».

 

*

Порой говорят: люди культуры далеки от политики —

она им скучна. Зачастую — так. Но писатель-эмигрант рас-

суждает иначе. Он хорошо помнит: откуда и куда идет.

Не случайно вскоре после приезда в Чикаго Ванкарем

Никифорович сблизился со старой белорусской эмиграци-

ей. Она переживала далеко не лучшие времена, однако бы-

ла верна много лет назад избранной миссии. Раз в два года

собирались съезды. В Нью-Йорке по-прежнему выходила

газета — живой эмигрантский рупор. Работал Белорусский

институт науки и искусств, выпускавший свои знаменитые

«Записки» — они начинались еще в Мюнхене, после вой-

ны. Директор Института был рад новому коллеге: сам при-

вез ему в Чикаго два чемодана старых книг, журналов, ру-

кописей. Разбирая это богатство, Ванкарем Никифорович

обратил внимание на материалы, почти не известные ис-

следователям в Белоруссии. Существовала, оказывается,

драматургия белорусской эмиграции. Изучив более пяти-

десяти пьес, он отобрал восемь. И составил из них интерес-

нейший сборник.

Он подхватил эстафету старой эмиграции естественно,

без пафосных деклараций, но и без компромиссных огово-

рок об «изменившемся мире». Позиция Ванкарема Ники-

форовича твердо, как основание айсберга, ощущается во

всем, что он пишет. Он, к примеру, не отвергает «с ходу»

культуру метрополии. Однако всегда помнит про водораз-

дел. Этот водораздел — правда.

Среди многих статей Ванкарема, так или иначе обра-

щенных к культурно-политической ситуации в бывшем

СССР, выделю одну, сравнительно недавнюю. Это заметки

о книге, название которой красноречиво: «Что я видел в

Советской России? Из моих личных наблюдений». Еще бо-

лее красноречиво посвящение: «Порабощенным, закован-

ным в цепи большевистской диктатуры, народам СССР…»

Автор не профессиональный литератор — профессио-

нальный рабочий одного из заводов Чикаго. Он уехал из

Беларуси в 1913-м. Он смог встретиться с близкими и роди-

ной только двадцать один год спустя.

Книгу, выпущенную в 1935-м, сегодня по-прежнему

читать страшно: так действуют на нас эти косноязычные

зарисовки с натуры, цифры, незамысловатые репортажи

из страны победившего социализма. Удивительны наив-

ные предвиденья автора книги — почти все они сбылись.

Уместно добавить: статья Ванкарема Никифоровича при-

урочена им к пятнадцатилетнему юбилею распада СССР.

Кто только не лил слез в связи с этим событием — «и в

российской, и в белорусской, да и в нашей эмигрантской

прессе»…

Ванкарем Никифорович озабочен, впрочем, другими

вопросами. Кто он, Минский Мужик (под таким псевдо-

нимом скрылся автор, справедливо опасавшийся «руки

Кремля»)? Где отыскать подшивку или хотя бы отдель-

ные номера русскоязычной чикагской газеты «Рассвет»

(там публиковались первоначально очерки, составив-

шие книгу)?

Эти вопросы закономерны. Их задает себе и нам хра-

нитель эмигрантской культуры.

 

*

Если внимательно присмотреться к культурной жизни

эмиграции, легко заметить: эта жизнь просто невозможна

без подвижников. Именно они настойчиво напоминают об

утерянных традициях. Именно они, по счастью, заменяют

собой отсутствующие в эмиграции институции.

В наших газетах, к примеру, нет отделов критики и

библиографии. Понятно, нет и системы в освещении лите-

ратурной и художественной жизни. Многое проходит не-

замеченным, неназванным даже — точно и не было вовсе.

Чикаго, однако, повезло. Здесь есть Ванкарем Никифоро-

вич. Каждый одаренный человек в русскоязычной общине

вызывает его интерес. С каждым он хочет непременно по-

говорить на страницах газеты. Иногда мне казалось: этот

критик чересчур добр, слишком снисходителен в своих

оценках. Но потом я понял: слово «чересчур» в данном

случае неуместно, поддержка не бывает излишней. Ведь

путь таланта в диаспоре — это всегда дорога в сумерках.

За годы эмиграции Ванкарем Никифорович опубли-

ковал в чикагской «Рекламе», лос-анджелесской «Панора-

ме», нью-йоркском «Новом русском слове» и других изда-

ниях около тысячи статей. Многие из них я помню, неко-

торые перечитал сейчас. Каждая публикация открывала

проблемы и мотивы, которые водили пером автора.

Если не ошибаюсь, он никогда специально не фор-

мулировал свое кредо критика. Но оно так очевидно. Мне

кажется, едва ли не главную задачу художественной и ли-

тературной критики в эмиграции Ванкарем Никифоро-

вич видит в борьбе с пошлостью. Процесс проникновения

пошлости в структуру человеческой личности хорошо

описал когда-то Горький: «В юности пошлость кажется

только забавной и ничтожной, понемногу она окружает

человека, своим серым туманом пропитывает мозг и

кровь его, как яд и угар, и человек становится похож на

старую вывеску, изъеденную ржавчиной: как будто что-то

изображено на ней, а что? — не разберешь». В эмиграции

этот процесс «опошления» интеллекта идет гораздо бы-

стрее, интенсивнее. Ведь эмигрант часто потребляет

только ту «культуру», которую находит на российских те-

леканалах, концертах эстрадных звезд типа Верки Сер-

дючки, спектаклях торопливо сколоченных «антреприз»,

неколебимо уверенных: публика — дура. Как бороться с

пошлостью? Ванкарем Никифорович говорил о «подлин-

ном и мнимом» с известнейшими режиссерами, артиста-

ми, дирижерами, писателями (Мстиславом Ростропови-

чем, Марком Розовским, Михаилом Козаковым, Влади-

миром Войновичем, Адольфом Шапиро): те тоже не мог-

ли смириться с коррозией, разъедающей культуру. Но

главное — критик неутомимо рассказывает эмигрантской

аудитории об истинных явлениях американского искусст-

ва: они рядом, надо только сделать усилие, встать из уют-

ного кресла — начать работу души.

Другой вопрос, который мы не раз обсуждали с ним, —

проблема «творец и критик». Конечно, Ванкарем Никифо-

рович знает: среди прочих у него есть и совершенно особые

читатели. Профессионалы. Это, к примеру, русскоязычные

художники, которых в большом количестве выплеснула на

новый берег последняя волна эмиграции. Многие растеря-

лись, услышав все ту же «песню ветра». Десятки статей

критика (например, о таких зрелых мастерах, как Борис

Заборов, Юрий Канзбург, Моисей Лянглебен, Леонид

Окс, Иосиф Пучинский, Израиль Радунский), содержат

не только глубокий анализ творчества, но и показывают

возможное направление дальнейшего пути. Однако пре-

жде всего это важно молодым художникам: тем особен-

но трудно в эмиграции. Часто не получили академиче-

ского образования. Вдруг оказались психологически

«зажаты» — словно между льдинами — между разными

направлениями изобразительного искусства. Вот почему

еще Ванкарем Никифорович часто говорит о традициях.

Они вовсе не пропитаны нафталином — животворны. Те

же традиции первопроходцев еврейской живописи и

графики в России — Шагала, Пэна, Сутина, Хаима Лив-

шица. (Критик посвящает им огромный цикл статей.

Всегда обращая внимание на интерес к ним в Америке.

Вот, положим: «При жизни Хаима Сутина понимали

немногие. И совсем немногие понимали, что он —

большой и значительный художник. Среди них была и

группа энтузиастов, любителей еврейского изобрази-

тельного искусства в Чикаго, которые еще в 1935 году

организовали в своем городе персональную выставку

работ Хаима Сутина»).

Удивительно и по-своему трогательно то, что рецен-

зии Ванкарема Никифоровича на спектакли американских

театров высоко оценили в первую очередь… сами театры.

Оценили, конечно, за высокий профессионализм. Рецен-

зии эти переводят на английский, специально для актеров

вывешивают за кулисами. В той же чикагской труппе

Steppenwolf, известной своими оригинальными трактовка-

ми русской классики. Или в Театре европейского репертуа-

ра, труппе Vitalist, знаменитой Lyric Opera .

Очень часто у него: из года в год Ванкарем Никифоро-

вич пристрастно, по-доброму следит за поисками тех или

иных художников, бардов, писателей, артистов. Из статьи к

статье продолжает начатую тему.

Когда-то, еще в Белоруссии, он помог известному мос-

ковскому журналисту и писателю Давиду Гаю — собрать

125

материал для документального романа о гибели Минского

гетто. Теперь Давид Гай — один из самых интересных про-

заиков Русской Америки. Его романы («Джекпот», «Сосла-

гательное наклонение», «Средь круговращенья земно-

го…») — справедливо полагает Ванкарем Никифорович —

не просто исповедальны: они исследуют сложный процесс

самосознания нашей эмиграции.

К внуку в Чикаго приехала старая актриса московского

театра имени Маяковского Зинаида Леберчук. Думала, бу-

дет, наконец, отдыхать; но огонь творчества, замечает Ван-

карем Никифорович, в Америке не только не погас — раз-

горелся. Она подготовила и показала здесь несколько сво-

их полноформатных моноспектаклей («Закат», «Медея»,

«Леди Макбет Мценского уезда» и другие).

Считалось: не могут утвердиться, выстоять русские

эмигрантские театры с постоянным репертуаром. Так ве-

лики постановочные расходы и — так скудны кассовые

сборы. Теперь, однако, такие труппы есть: в Чикаго — «Ат-

риум», в Канаде — монреальский театр имени Варпахов-

ского. Представьте себе, они успешны. Ванкарем Никифо-

рович не просто рецензирует их премьеры — задумывается

о проблемах существования и выживания. И опять-таки:

становится для театра другом.

…Этот немногословный, застенчивый человек лю-

бит полемику. Видимо, в таких случаях он преодолевает

себя, хорошо понимая: эмиграция — не остров в океане,

но один из сообщающихся сосудов цивилизации. На мо-

ей памяти Ванкарем Никифорович решительно вступал

в дискуссию с проводниками политики «батьки Лука-

шенко», создателями сегодняшнего российского кино,

странными в изгнании проявлениями великодержавно-

го шовинизма, попытками создать особый язык русско-

американской культуры…

Иногда он спорит и о будущем эмиграции. На мой

взгляд, сами по себе эти дискуссии нередко умозритель-

ны. Глупо не замечать: с каждым годом резко сужается

круг русскоязычных читателей и зрителей; внуки пере-

стают понимать бабушек и дедушек, быстро растут только

наши кладбища. Однако верно и другое — то, что всегда

подчеркивает в своих статьях Ванкарем Никифорович:

именно эмиграция сохраняла и будет сохранять высокое

достоинство культуры.

2009

 

P.S. В сумрачном, часто похожем на сон, мире эмиг-

рации я многое видел и воспринимал яснее, четче, когда

разговаривал с Ванкаремом Никифоровичем. Кем он

был? Тонким знатоком театра и изобразительного ис-

кусства. Талантливым переводчиком, журналистом. Не-

утомимым хранителем культуры эмиграции. Однако

вспомню, осторожно припомню сейчас другое. Мне ка-

залось и кажется: этот удивительный человек излучал

особый свет.

В годы, которые уже минули, мы долго и о многом го-

ворили с Ванкаремом. Чаще всего — вечерами. Что обра-

щало на себя внимание сразу же и, на первый взгляд, де-

лало несколько однообразными наши диалоги? Никогда и

ни о ком он не сказал дурного слова. И это не было преду-

смотрительным проявлением конформизма. В каждом че-

ловеке Ванкарем видел то лучшее, что определяло его

жизненное назначение. Пожалуй, люди казались ему хруп-

кими, драгоценными сосудами, к которым можно и нужно

прикасаться бережно. Особенно поражал Ванкарема дар

художника, творца.

Как назвать этот исходящий от него свет? Я думаю —

пусть не покажется банальным — то был свет добра.

Конечно, подобный взгляд на мир определил и его

собственную жизнь. Только вот — увы — эта негромкая фи-

лософия прошла на моих глазах тяжелое испытание.

Шесть лет Ванкарем боролся с неизлечимой болезнью. Тот,

кто знал его диагноз, удивлялся чуду: шесть лет… Чудо со-

творили американские врачи, жена Ванкарема — Зоя, а

также беспредельный оптимизм больного, сила его редкой,

хоть и не приметной многим воли. «Все будет хорошо», —

ничуть не сомневался Ванкарем. Помню его усталый голос

в те дни, когда он проходил химиотерапию. Но уже назав-

тра он нередко отправлялся в путь — брать интервью у

приезжего поэта, на концерт, выставку. А потом садился за

компьютер.

Я с восхищением и замиранием сердца следил за не-

равной схваткой, где победа человека пусть вовсе не эфе-

мерна, но временна. Все пройдет? Все, кроме памяти. Все,

кроме явственного ощущения этого подаренного нам света.

3 октября, 2011