ЖИЗНЬ ПОД ПЕСНЮ ВЕТРА
В Чикаго обычны сильные ветры. Поздней осенью и
зимой они пронизывают город насквозь, настойчиво сту-
чатся в дома, а кажется — в душу. В такие дни недавнего
эмигранта часто охватывает тоска. Он угрюмо и безуспеш-
но допрашивает себя, точно не в силах понять: как и зачем
оказался здесь, в огромном, чужом городе?
Каждый сопротивляется песне ветра по-своему (ино-
гда схватка длится годы). Мой друг, искусствовед и перево-
дчик Ванкарем Никифорович, уже через несколько дней
после переезда в США интуитивно отыскал верное средст-
во для борьбы с эмигрантской депрессией. Он вдруг при-
помнил: в Чикаго выставлено много произведений Марка
Шагала — художника, который когда-то сформировал его
отношение к искусству и жизни. Чтобы встретиться с рабо-
тами Шагала в «городе ветров», порой не надо даже захо-
дить в музеи. В одной из своих многочисленных статей о
Шагале Ванкарем Никифорович потом признается: «…В
первые месяцы американской жизни я любил часто при-
езжать именно сюда, в этот красивый сквер на углу улиц
Monroe и Dearborn, рядом с небоскребом Первого Нацио-
нального банка Чикаго. Здесь я подолгу стоял перед одним
из прекрасных шедевров Марка Шагала — мозаикой «Че-
тыре времени года». Стоял, не в силах оторваться от этих
завораживающих реальных и сказочных персонажей, зна-
комых по знаменитым шагаловским полотнам… Незримо
звучала великая музыка — музыка цвета, очищающая, воз-
вышающая, дающая надежду и силу».
Когда-то произведения Шагала зловеще называли в
СССР «упадочным буржуазным искусством». Особенно не-
примиримы и неистовы были ревнители соцреализма в
Минске. Долгие годы вместе с другими писателями, искус-
ствоведами, художниками Ванкарем Никифорович упрямо
боролся за возвращение творчества Марка Шагала на ро-
дину, в Белоруссию. И вот теперь, в 1993-м, гениальный
Шагал неожиданно помог ему самому.
Меня не удивила эта история. Есть люди, для которых
культура является самой сутью жизни — ее волшебной
квинтэссенцией. Именно таков Ванкарем Никифорович.
Иногда я думаю: как лучше определить характер его
творческой работы в течение полувека? Чаще всего на ум
приходят два слова: хранитель культуры.
*
Эмиграция столь болезненна для многих прежде всего
тем, что приходится резко менять образ жизни, профес-
сию.
Ванкарему Никифоровичу ничего не потребовалось
менять в главном. «Наоборот — надо остаться собой…» Ко-
гда он вдруг мысленно сформулировал для себя это прави-
ло (у той же шагаловской мозаики «Четыре времени го-
да»), в душе сразу поселилась гармония.
Детали новой жизни уже не имели большого значения.
Детали как раз объединяли его со всеми: пришлось — поч-
ти в шестьдесят! — срочно освоить автомобиль (вождению
его учил бывший директор харьковского завода), подру-
житься с компьютером, пойти в колледж — за английским.
Кое-кто, попав в эмиграцию, придумывает себе «кра-
сивую» биографию (иногда такое мифотворчество нечаян-
но и трагично — люди задним числом как бы реализуют
несбывшиеся мечты, неосуществленные дарования). Но
бывает иначе: человек, увлеченный новым днем, просто
отмахивается от того, что было вчера.
Биографию Ванкарема Никифоровича в нашей эмиг-
рации мало кто знает. Про его удивительную скромность
друзья рассказывают анекдоты. К примеру, публикуя свои
статьи, этот автор категорически просит редакцию не по-
мещать его фотографию: «ничто не должно отвлекать чи-
тателя от героев материала». Тем более полезно сейчас ог-
лянуться назад.
В Минске он не был свободным художником — служ-
ба, однако, всегда превращалась в служение. Работая в из-
дательстве, редактировал книги многих писателей, воз-
вращавшихся после 56-го года из сталинских лагерей и
ссылок. Воевал с цензурой и начальством, давая зеленый
свет молодым талантам (одно из таких открытий — роман
«Война под крышами» вечно опального в Белоруссии Але-
ся Адамовича). Потом, уже на республиканском телевиде-
нии, писал сценарии фильмов, вел в прямом эфире острые
диалоги с мастерами культуры — о праве художника на са-
мостоятельное, а не санкционированное партией исследо-
вание жизни. (С телевидения его изгнали с «волчьим биле-
том» — за неделю до смерти Брежнева, после беседы со
Светланой Алексиевич о ее работе над новой документаль-
ной книгой «Цинковые мальчики», посвященной афган-
ской войне). «Он — душа нашего коллектива», — так го-
ворили о завлите в академическом театре имени Янки
Купалы: да, Ванкарем Никифорович во многом опреде-
лял здесь художественную политику. Кстати, он немало
сделал в те годы и как театровед; только один пример: в
пятитомную театральную энциклопедию, изданную в Анг-
лии, вошел его шестидесятистраничный очерк об истории
белорусского театра.
Под напором дней чужой жизни я невольно сбива-
юсь на перечисление. Между тем не сказал еще очень
важное. Ванкарем Никифорович всегда ощущал какое-
то особое, почти магическое притяжение разных куль-
тур — белорусской, еврейской, русской, болгарской, поль-
ской, литовской, грузинской… Конечно, это притяжение
шло из детства. Его родителями были молодой белорус-
ский историк и юная студентка-химичка из традицион-
ной еврейской семьи.
Он не случайно так много сил и лет отдал потом пе-
реводу. Книги поэтов и прозаиков, антологии, коллек-
тивные сборники… Об этой стороне деятельности Ван-
карема Никифоровича можно написать большую ста-
тью. Когда-то он перекладывал на белорусский пьесы
мирового и российского репертуара. Перевел целую
библиотечку произведений писателей Болгарии (и был
за это награжден болгарским орденом Кирилла и Мефо-
дия). Уже здесь, в эмиграции, с любовью воссоздавал —
на русском — новые рассказы своего старшего друга Ва-
силя Быкова. (На старости лет тот неожиданно тоже
стал изгнанником: оклеветанный официальной пропа-
гандой в Минске, тяжело больной, почти без средств к
существованию, Быков скитался вместе с женой из од-
ной европейской страны в другую).
Ему хотелось размышлять о взаимодействии и пере-
кличке разных культур, о таинственном искусстве пере-
вода, о судьбах переводчиков — часто, как ни странно,
трагических. Так появились две книги Ванкарема Ники-
форовича — «Всему миру — свой дар» (1973) и «Дороги в
широкий мир. Страницы литературных взаимосвязей»
(1979). А мне он однажды рассказал о своем первом учи-
теле перевода. Это был замечательный белорусский поэт
Владимир Дубовка. Он родился в 1900-м, учился в Моск-
ве у Брюсова, в 1930-м уже был арестован чекистами.
«Мне повезло, — совершенно серьезно говорил Дубов-
ка. — Если бы они взяли меня позже, то обязательно под-
вели под расстрел». Как-то на одной из лагерных пересы-
лок Дубовка встретился с великой переводчицей Татья-
ной Гнедич. Вместе, радостно дополняя друг друга, они
вспоминали оригиналы байроновских поэм. Еще нахо-
дясь в заключении, оба сделали свои — тоже ставшие по-
том классикой — переводы из Байрона: она — на русский,
он — на белорусский… Байрон помогал выжить? В стари-
ну считали, что во время перевода происходит мистиче-
ский «обмен душами». Ванкарем Никифорович был ре-
дактором двухтомника произведений Владимира Дубов-
ки, сборника его переводов сонетов Шекспира. Они под-
ружились. «Это была моя главная школа».
*
Порой говорят: люди культуры далеки от политики —
она им скучна. Зачастую — так. Но писатель-эмигрант рас-
суждает иначе. Он хорошо помнит: откуда и куда идет.
Не случайно вскоре после приезда в Чикаго Ванкарем
Никифорович сблизился со старой белорусской эмиграци-
ей. Она переживала далеко не лучшие времена, однако бы-
ла верна много лет назад избранной миссии. Раз в два года
собирались съезды. В Нью-Йорке по-прежнему выходила
газета — живой эмигрантский рупор. Работал Белорусский
институт науки и искусств, выпускавший свои знаменитые
«Записки» — они начинались еще в Мюнхене, после вой-
ны. Директор Института был рад новому коллеге: сам при-
вез ему в Чикаго два чемодана старых книг, журналов, ру-
кописей. Разбирая это богатство, Ванкарем Никифорович
обратил внимание на материалы, почти не известные ис-
следователям в Белоруссии. Существовала, оказывается,
драматургия белорусской эмиграции. Изучив более пяти-
десяти пьес, он отобрал восемь. И составил из них интерес-
нейший сборник.
Он подхватил эстафету старой эмиграции естественно,
без пафосных деклараций, но и без компромиссных огово-
рок об «изменившемся мире». Позиция Ванкарема Ники-
форовича твердо, как основание айсберга, ощущается во
всем, что он пишет. Он, к примеру, не отвергает «с ходу»
культуру метрополии. Однако всегда помнит про водораз-
дел. Этот водораздел — правда.
Среди многих статей Ванкарема, так или иначе обра-
щенных к культурно-политической ситуации в бывшем
СССР, выделю одну, сравнительно недавнюю. Это заметки
о книге, название которой красноречиво: «Что я видел в
Советской России? Из моих личных наблюдений». Еще бо-
лее красноречиво посвящение: «Порабощенным, закован-
ным в цепи большевистской диктатуры, народам СССР…»
Автор не профессиональный литератор — профессио-
нальный рабочий одного из заводов Чикаго. Он уехал из
Беларуси в 1913-м. Он смог встретиться с близкими и роди-
ной только двадцать один год спустя.
Книгу, выпущенную в 1935-м, сегодня по-прежнему
читать страшно: так действуют на нас эти косноязычные
зарисовки с натуры, цифры, незамысловатые репортажи
из страны победившего социализма. Удивительны наив-
ные предвиденья автора книги — почти все они сбылись.
Уместно добавить: статья Ванкарема Никифоровича при-
урочена им к пятнадцатилетнему юбилею распада СССР.
Кто только не лил слез в связи с этим событием — «и в
российской, и в белорусской, да и в нашей эмигрантской
прессе»…
Ванкарем Никифорович озабочен, впрочем, другими
вопросами. Кто он, Минский Мужик (под таким псевдо-
нимом скрылся автор, справедливо опасавшийся «руки
Кремля»)? Где отыскать подшивку или хотя бы отдель-
ные номера русскоязычной чикагской газеты «Рассвет»
(там публиковались первоначально очерки, составив-
шие книгу)?
Эти вопросы закономерны. Их задает себе и нам хра-
нитель эмигрантской культуры.
*
Если внимательно присмотреться к культурной жизни
эмиграции, легко заметить: эта жизнь просто невозможна
без подвижников. Именно они настойчиво напоминают об
утерянных традициях. Именно они, по счастью, заменяют
собой отсутствующие в эмиграции институции.
В наших газетах, к примеру, нет отделов критики и
библиографии. Понятно, нет и системы в освещении лите-
ратурной и художественной жизни. Многое проходит не-
замеченным, неназванным даже — точно и не было вовсе.
Чикаго, однако, повезло. Здесь есть Ванкарем Никифоро-
вич. Каждый одаренный человек в русскоязычной общине
вызывает его интерес. С каждым он хочет непременно по-
говорить на страницах газеты. Иногда мне казалось: этот
критик чересчур добр, слишком снисходителен в своих
оценках. Но потом я понял: слово «чересчур» в данном
случае неуместно, поддержка не бывает излишней. Ведь
путь таланта в диаспоре — это всегда дорога в сумерках.
За годы эмиграции Ванкарем Никифорович опубли-
ковал в чикагской «Рекламе», лос-анджелесской «Панора-
ме», нью-йоркском «Новом русском слове» и других изда-
ниях около тысячи статей. Многие из них я помню, неко-
торые перечитал сейчас. Каждая публикация открывала
проблемы и мотивы, которые водили пером автора.
Если не ошибаюсь, он никогда специально не фор-
мулировал свое кредо критика. Но оно так очевидно. Мне
кажется, едва ли не главную задачу художественной и ли-
тературной критики в эмиграции Ванкарем Никифоро-
вич видит в борьбе с пошлостью. Процесс проникновения
пошлости в структуру человеческой личности хорошо
описал когда-то Горький: «В юности пошлость кажется
только забавной и ничтожной, понемногу она окружает
человека, своим серым туманом пропитывает мозг и
кровь его, как яд и угар, и человек становится похож на
старую вывеску, изъеденную ржавчиной: как будто что-то
изображено на ней, а что? — не разберешь». В эмиграции
этот процесс «опошления» интеллекта идет гораздо бы-
стрее, интенсивнее. Ведь эмигрант часто потребляет
только ту «культуру», которую находит на российских те-
леканалах, концертах эстрадных звезд типа Верки Сер-
дючки, спектаклях торопливо сколоченных «антреприз»,
неколебимо уверенных: публика — дура. Как бороться с
пошлостью? Ванкарем Никифорович говорил о «подлин-
ном и мнимом» с известнейшими режиссерами, артиста-
ми, дирижерами, писателями (Мстиславом Ростропови-
чем, Марком Розовским, Михаилом Козаковым, Влади-
миром Войновичем, Адольфом Шапиро): те тоже не мог-
ли смириться с коррозией, разъедающей культуру. Но
главное — критик неутомимо рассказывает эмигрантской
аудитории об истинных явлениях американского искусст-
ва: они рядом, надо только сделать усилие, встать из уют-
ного кресла — начать работу души.
Другой вопрос, который мы не раз обсуждали с ним, —
проблема «творец и критик». Конечно, Ванкарем Никифо-
рович знает: среди прочих у него есть и совершенно особые
читатели. Профессионалы. Это, к примеру, русскоязычные
художники, которых в большом количестве выплеснула на
новый берег последняя волна эмиграции. Многие растеря-
лись, услышав все ту же «песню ветра». Десятки статей
критика (например, о таких зрелых мастерах, как Борис
Заборов, Юрий Канзбург, Моисей Лянглебен, Леонид
Окс, Иосиф Пучинский, Израиль Радунский), содержат
не только глубокий анализ творчества, но и показывают
возможное направление дальнейшего пути. Однако пре-
жде всего это важно молодым художникам: тем особен-
но трудно в эмиграции. Часто не получили академиче-
ского образования. Вдруг оказались психологически
«зажаты» — словно между льдинами — между разными
направлениями изобразительного искусства. Вот почему
еще Ванкарем Никифорович часто говорит о традициях.
Они вовсе не пропитаны нафталином — животворны. Те
же традиции первопроходцев еврейской живописи и
графики в России — Шагала, Пэна, Сутина, Хаима Лив-
шица. (Критик посвящает им огромный цикл статей.
Всегда обращая внимание на интерес к ним в Америке.
Вот, положим: «При жизни Хаима Сутина понимали
немногие. И совсем немногие понимали, что он —
большой и значительный художник. Среди них была и
группа энтузиастов, любителей еврейского изобрази-
тельного искусства в Чикаго, которые еще в 1935 году
организовали в своем городе персональную выставку
работ Хаима Сутина»).
Удивительно и по-своему трогательно то, что рецен-
зии Ванкарема Никифоровича на спектакли американских
театров высоко оценили в первую очередь… сами театры.
Оценили, конечно, за высокий профессионализм. Рецен-
зии эти переводят на английский, специально для актеров
вывешивают за кулисами. В той же чикагской труппе
Steppenwolf, известной своими оригинальными трактовка-
ми русской классики. Или в Театре европейского репертуа-
ра, труппе Vitalist, знаменитой Lyric Opera .
Очень часто у него: из года в год Ванкарем Никифоро-
вич пристрастно, по-доброму следит за поисками тех или
иных художников, бардов, писателей, артистов. Из статьи к
статье продолжает начатую тему.
Когда-то, еще в Белоруссии, он помог известному мос-
ковскому журналисту и писателю Давиду Гаю — собрать
125
материал для документального романа о гибели Минского
гетто. Теперь Давид Гай — один из самых интересных про-
заиков Русской Америки. Его романы («Джекпот», «Сосла-
гательное наклонение», «Средь круговращенья земно-
го…») — справедливо полагает Ванкарем Никифорович —
не просто исповедальны: они исследуют сложный процесс
самосознания нашей эмиграции.
К внуку в Чикаго приехала старая актриса московского
театра имени Маяковского Зинаида Леберчук. Думала, бу-
дет, наконец, отдыхать; но огонь творчества, замечает Ван-
карем Никифорович, в Америке не только не погас — раз-
горелся. Она подготовила и показала здесь несколько сво-
их полноформатных моноспектаклей («Закат», «Медея»,
«Леди Макбет Мценского уезда» и другие).
Считалось: не могут утвердиться, выстоять русские
эмигрантские театры с постоянным репертуаром. Так ве-
лики постановочные расходы и — так скудны кассовые
сборы. Теперь, однако, такие труппы есть: в Чикаго — «Ат-
риум», в Канаде — монреальский театр имени Варпахов-
ского. Представьте себе, они успешны. Ванкарем Никифо-
рович не просто рецензирует их премьеры — задумывается
о проблемах существования и выживания. И опять-таки:
становится для театра другом.
…Этот немногословный, застенчивый человек лю-
бит полемику. Видимо, в таких случаях он преодолевает
себя, хорошо понимая: эмиграция — не остров в океане,
но один из сообщающихся сосудов цивилизации. На мо-
ей памяти Ванкарем Никифорович решительно вступал
в дискуссию с проводниками политики «батьки Лука-
шенко», создателями сегодняшнего российского кино,
странными в изгнании проявлениями великодержавно-
го шовинизма, попытками создать особый язык русско-
американской культуры…
Иногда он спорит и о будущем эмиграции. На мой
взгляд, сами по себе эти дискуссии нередко умозритель-
ны. Глупо не замечать: с каждым годом резко сужается
круг русскоязычных читателей и зрителей; внуки пере-
стают понимать бабушек и дедушек, быстро растут только
наши кладбища. Однако верно и другое — то, что всегда
подчеркивает в своих статьях Ванкарем Никифорович:
именно эмиграция сохраняла и будет сохранять высокое
достоинство культуры.
2009
P.S. В сумрачном, часто похожем на сон, мире эмиг-
рации я многое видел и воспринимал яснее, четче, когда
разговаривал с Ванкаремом Никифоровичем. Кем он
был? Тонким знатоком театра и изобразительного ис-
кусства. Талантливым переводчиком, журналистом. Не-
утомимым хранителем культуры эмиграции. Однако
вспомню, осторожно припомню сейчас другое. Мне ка-
залось и кажется: этот удивительный человек излучал
особый свет.
В годы, которые уже минули, мы долго и о многом го-
ворили с Ванкаремом. Чаще всего — вечерами. Что обра-
щало на себя внимание сразу же и, на первый взгляд, де-
лало несколько однообразными наши диалоги? Никогда и
ни о ком он не сказал дурного слова. И это не было преду-
смотрительным проявлением конформизма. В каждом че-
ловеке Ванкарем видел то лучшее, что определяло его
жизненное назначение. Пожалуй, люди казались ему хруп-
кими, драгоценными сосудами, к которым можно и нужно
прикасаться бережно. Особенно поражал Ванкарема дар
художника, творца.
Как назвать этот исходящий от него свет? Я думаю —
пусть не покажется банальным — то был свет добра.
Конечно, подобный взгляд на мир определил и его
собственную жизнь. Только вот — увы — эта негромкая фи-
лософия прошла на моих глазах тяжелое испытание.
Шесть лет Ванкарем боролся с неизлечимой болезнью. Тот,
кто знал его диагноз, удивлялся чуду: шесть лет… Чудо со-
творили американские врачи, жена Ванкарема — Зоя, а
также беспредельный оптимизм больного, сила его редкой,
хоть и не приметной многим воли. «Все будет хорошо», —
ничуть не сомневался Ванкарем. Помню его усталый голос
в те дни, когда он проходил химиотерапию. Но уже назав-
тра он нередко отправлялся в путь — брать интервью у
приезжего поэта, на концерт, выставку. А потом садился за
компьютер.
Я с восхищением и замиранием сердца следил за не-
равной схваткой, где победа человека пусть вовсе не эфе-
мерна, но временна. Все пройдет? Все, кроме памяти. Все,
кроме явственного ощущения этого подаренного нам света.
3 октября, 2011