Читая стихи Рудольфа Фурмана, я опять думал о ста-

рой проблеме: поэт и эмиграция.

Увы, не стоит долго перелистывать страницы исто-

рии литературы, чтобы убедиться в очевидном: эмиг-

рация часто ломает судьбы художников слова, а по-

рой — безжалостно и резко — вообще заставляет забыть

о творчестве.

В стихах Рудольфа Фурмана этот печальный мотив

звучал иначе. Едва ли не изо дня в день автор пытался пе-

реосмыслить трудности своего нового пути — так возникла

одна из сокровенных тем его поэзии.

…Что было в жизни Фурмана до эмиграции? Родился в

Ленинграде, работал врачом-эпидемиологом, защитил

кандидатскую диссертацию, выпустил поэтические сбор-

ники «Времена жизни, или Древо души» (1994) и «Париж-

ские мотивы» (1997).

Не хочу идеализировать новый рубеж его биогра-

фии: Фурман стал жителем Нью-Йорка. Читателям-

эмигрантам, вряд ли, надо объяснять, что это такое —

оторваться от «родной почвы» (а тебе, между тем, под

шестьдесят); что это такое — вдруг превратиться в чело-

века «без языка»…

Однако именно в эмигрантских публикациях Рудоль-

фа Фурмана стал все резче проявляться сложный поэтиче-

ский характер. (Упомяну для читателя книги Фурмана

«Два знака жизни», 2000, «И этот век не мой…», 2004,

«Человек дождя», 2008).

Думаю о судьбе литератора в эмиграции. Но ведь это и

одна из постоянных его тем? Так что послушаем самого

Фурмана. И — не будем перебивать:

Вот и кончилась наша эпоха,

наше лучшее время прошло…

Не грусти — это даже не плохо,

что в Америку нас занесло.

Не закат еще, нет, не забвенье,—

пришел вечера жизни черед.

Все в нем есть:

и с судьбой примиренье,

и с собой, и движенье вперед.

Еще время есть для удивленья,

и не вышел любви нашей срок.

Не забвенье еще — осмысленье,

глава жизни, а не эпилог…

(«Вот и кончилась наша эпоха»)

…Не зная Фурмана, почему-то легко представил, как

произносит он эти строки. Совсем тихо — так, чтобы сейчас

его услышал только единственный читатель (к тому же

громкие поэтические голоса нередко звучат фальшиво).

В стихотворении «Вот и кончилась наша эпоха…» со-

пряжены многие размышления Рудольфа Фурмана об

эмиграции. Более того — есть их движение, развитие.

Эмиграция часто оборачивается для личности траге-

дией? В этом читателя Фурмана убеждает не только собст-

венный опыт, но и некоторые стихи автора последних лет

(откройте сборник «И этот век не мой…», куда входят три

хронологических цикла, каждый — протяженностью в год).

Однако — рано или поздно — поэт осознает: эмиграция

приносит не только жесткие падения — дарит счастливую

возможность начать все сначала.

Так лирический герой Фурмана обретает гармонию.

Горькую, настоянную на отчаянии, но — обновляющую,

исцеляющую душу.

Банальная истина: эмиграция заставляет человека

многое переосмыслить. Он проходит и трудную школу по-

знания новой реальности, и мучительные уроки самопо-

знания. Оказавшись на «других берегах», Фурман ведет

непрерывный диалог — с друзьями, оставшимися далеко, с

самим собой, с эпохой. Мне показалось: открытия поэта

неожиданны для него самого:

И этот век не мой,

и тот, уже ушедший.

В одном родился я,

Ну, а в другом умру.

Их норов, и их нрав,

и бег их сумасшедший

мне не по вкусу и,

увы, не по нутру…

(«И этот век не мой»)

Даже пейзаж за окном не созвучен душе героя:

На душе ни хорошо, ни скверно,

За окном Нью-Йорк — мой дом и мир.

Я среди эклектики, модерна

Проживаю, а люблю ампир.

(«Городская эстетика»)

Но, оторвав от привычного пейзажа и быта, эмигра-

ция приносит поэту, может быть, самое главное — «легкое

дыхание»:

Себе иль кому-то в угоду,

С условием или же без,

не стоит делиться свободой —

ее от рожденья в обрез.

И все-таки, волей-неволей,

ее отдаешь по частям,

большие и малые доли,

работе, родным и друзьям.

В ее времена и пространства

так изредка доступ открыт,

что кажется, будто бы рабство

вся жизнь эта, весь этот быт…

(«Себе иль кому-то в угоду»)

Эмиграцию уподобляют лакмусовой бумажке. Она

(даже не спрашивая вашего разрешения) выявляет суть.

Характера, человеческих отношений, прошлого и настоя-

щего. Эмиграция заставляет задуматься о подлинных цен-

ностях жизни. Так, неизбежно переосмысляя упомянутое

выше понятие «родная почва», поэт вздохнет:

…А я неблагодарный сын Отчизны,

Я в ней с рожденья не её герой.

Часть лучшую отпущенной мне жизни

Она давала знать, что я изгой.

(«А я неблагодарный сын Отчизны»)

В книгах Фурмана, подготовленных в США, встретишь

немало подобных размышлений, которые так характерны

для соплеменников поэта. Оторванные от национальных

корней, еврейских традиций и веры предков, они все еще

пытаются найти выход из мнимого лабиринта. Стремятся

ответить на вопрос:

Странная жизнь моя… Кто я?

Кем и куда я влеком

С долей еврея-изгоя,

С русским родным языком?

(«Странная жизнь моя… Кто я?»)

Однако человек в стихах Фурмана внезапно обнару-

живает: лабиринта нет, впереди — дорога… Это чувство от-

крывающегося пути неподдельно и радостно:

Жизнь — приливы и отливы.

Нет и двух похожих дней.

Разве глупо быть счастливым?

А несчастным быть умней?

(«Жизнь — приливы и отливы»)

Думая о тех духовных процессах, которые по-своему

запечатлены поэтом, я вспомнил одно из важнейших по-

нятий иудаизма — тшува. Понятие это включает в себя

одновременно и раскаяние, и возвращение. В чем феномен

тшувы? Она может волшебным образом преобразовать

прошлое, определить настоящее, перекинуть мост в буду-

щее. Тшува во многом связана с работой памяти человека,

расставшегося с духовным рабством и переосмысляющего

свой вчерашний день… А я подумал вдруг: Фурман по сути

часто говорит о том же.

Как всегда, его герой находит гармонию, когда, отбра-

сывая суетное, погружается в вечное:

Не устал я от жизни — отстал

От ее сумасшедшего бега…

Снег идет… За окном белый бал

Первоклассного крупного снега.

(«Последний __________снегопад»)

И, конечно, гармонию поэту дарит творчество. Те ис-

тинные прозрения, что преображают, одухотворяют «сор»

эмиграции:

Извечные поиски Слова,

того, не которое ложь,

которому чувство основа,

которого ради живешь.

На ощупь, в сомнениях, в отчаяньи,

имея терпенья гроши,

стремлюсь я к нему не случайно:

есть Слово — есть хлеб для души.

(«Извечные поиски Слова»)

Признаюсь: я рад тому, что однажды приметил стихи

Фурмана в русскоязычной периодике США. Такое случает-

ся редко: осень жизни зачастую не богата открытиями.

Впрочем, с последним как раз и спорит Рудольф Фурман.