«Жизнь писателя Иосифа Рабина была долгой и

счастливой»… Я произношу мысленно эти стереотип-

ные, но вроде бы вполне уместные слова и чувствую их

внутреннюю несовместимость. Почти кощунственность.

Можно ли вообще сказать «счастливый» о любом из ев-

рейских советских писателей?

Трагедия настигала их всегда, всюду. Даже если ка-

залось: кому-то из них повезло. Вот так, как повезло Ио-

сифу Рабину. Он умер на восемьдесят восьмом году

жизни в собственной постели, а не в тюрьме или лагере

(попал туда в конце «легендарного» тридцать седьмого

в качестве «польского шпиона»). Он уцелел на фронте,

где воевал солдатом стрелкового полка. Он сумел вы-

пустить немало книг, которые принесли автору извест-

ность. Его любили родные, друзья, читатели («Ах, какой

волшебный у Рабина идиш!» — недавно выдохнула моя

знакомая старушка)… И все же резко оборву этот пере-

чень мнимого благополучия! Ведь трагедия жила в каж-

дом из них — буднично, незаметно.

Я часто думал об этом, когда в конце восьмидеся-

тых — начале девяностых начал записывать воспомина-

ния еврейских литераторов, их вдов и детей. Именно то-

гда я познакомился с дочерью И. Рабина — Любовью

Иосифовной Зак.

Наши частые встречи с Л. И. в Москве и Литве прохо-

дили на фоне стремительных перемен в обществе: они, как

всегда, не сулили евреям ничего хорошего. Реальностью

казались скорые погромы, полный развал экономики (в

чем, конечно, обвинят евреев). Кому будут нужны тогда

книги с древними буквами? Как сохранить в пламени все-

общего хаоса еврейские рукописи? Ответа не было. Все же

я посоветовал Л. И. передать архив отца недавно воскре-

шенному — в уже независимой Литве — Еврейскому му-

зею: «Там умеют хранить». Была и другая причина — Ио-

сиф Рабин много писал о Вильнюсе, который издревле на-

зывали «Иерусалимом Литвы» и который он — не скрывая

нежности — любил.

Я не раз наблюдал, как Л. И. собирала архивные папки

в путь. Она прощалась. Перебирала страницы отцовской

и — отчасти — своей жизни.

…Когда-то я долгие годы работал с архивами писате-

лей. Вроде бы, архив И. Рабина мало чем отличался от них.

Рукописи опубликованных произведений: можно просле-

дить, как шел автор «от замысла к воплощению». Наб-

роски, черновики — «тайное тайных» художника слова.

Письма от коллег, старых друзей, читателей… Нет, нет, он

был все-таки особым — архив еврейского литератора.

Многое здесь не сохранилось! Было когда-то конфи-

сковано при обыске сотрудниками НКВД. Или уничтожено

самим владельцем в ожидании нового возможного ареста.

Я сразу почувствовал и другое: большинство материалов

как бы изначально «сдержанны» — заранее рассчитаны на

своего рода немоту. Вот те же письма. Давно уже не было в

живых адресата (как, наверное, и большинства кор-

респондентов). Почему же однако — даже спустя несколько

десятилетий — ощущалась исходящая от этих писем аура

тревоги и страха? Не приходилось сомневаться: едва ли не

каждое слово здесь было рассчитано и на прочтение в КГБ.

Советские евреи хорошо овладели искусством общения с

помощью намеков: формально к фразе придраться нель-

зя — только адресат мог правильно оценить второй, скры-

тый смысл высказывания… Характерной была и «забыв-

чивость» некоторых корреспондентов Иосифа Рабина! На

конверте нередко не отыщешь ни адреса отправителя, ни

его фамилии. Так писали тогда многие, рассуждали: пред-

осторожность не помешает, перед читателями из КГБ луч-

ше лишний раз не «мелькать»…

Что ж, архив «еврейского советского писателя» за-

ставлял задуматься о различных проблемах психологии его

творчества, а в не меньшей степени — о психологии суще-

ствования и выживания. Эта тема достойна стать предме-

том большого научного исследования… Впрочем, подумал

я вдруг однажды, о той же трагедии — красноречиво и от-

четливо — может рассказать даже только одно письмо из

архива Иосифа Рабина.

Увы, и это было обычной реальностью жизни: среди

писем, получаемых еврейскими литераторами в СССР, все-

гда встречались откровенно антисемитские. И в самые спо-

койные годы, когда стихали «протесты общественности»

против «безродных космополитов», «убийц в белых хала-

тах» или «происков сионистов», немало читателей раз-

дражало уже самое еврейское имя автора на обложке кни-

ги, возмущали еврейские имена героев, а также то, что пер-

сонажи произведения похожи на… нормальных людей.

Я долго колебался, прежде чем решил опубликовать

одно из подобных писем в альманахе «Еврейский музей»

(Вильнюс, 1994): надо ли множить антисемитский бред с

помощью типографской техники? Но потом представил,

как читал и перечитывал это письмо Иосиф Рабин: творцу

всегда особенно трудно в обстановке враждебности и по-

дозрительности — гаснут замыслы, уходит вдохновение… Я

не стал менять ни стиль, ни орфографию письма. На кон-

верте стояла дата: 1957-ой, 28 августа.

Письмо было анонимным. Автор, как и некоторые

другие (еврейские) корреспонденты И. Рабина, уходил в

тень, но … совсем по иной причине. Из контекста легко по-

нять: писала немолодая женщина. Она прочла изданный

годом раньше по-русски сборник Иосифа Рабина «Повести

и рассказы». И — «не могла не взяться за перо»:

«Глубокое возмущение и гнев заставили меня

написать это письмо.

Случайно прочитав Ваши повести и рассказы: “У

Немана”, “Филипп Горностай”, “Тракторист”, “Про-

фессия”, “Нема Любич”, “Дом”, “Источник”, “Подру-

ги”, “Новоселье” и “Новый год”, была потрясена до

глубины души.

Всему есть мера. Все прекрасно знают место, ко-

торое занимали во время Отечественной войны евреи.

Только не фронт, а если и были там, то это единичные

случаи на сотни тысяч русских. Почему не писать

правду о евреях, о их трусости, подлости, воровстве,

нечистоплотности? Прочитав эту книгу, каждый воз-

мутится. Что ни рассказ — евреи воюют, пришли с

фронта, работают слесарем, трактористом. Какая наг-

лость!!! Где? Когда? Уж лучше ничего не писать, чем

заведомую ересь. И после этого евреи возмущаются,

что их не любят. Все, что есть подлого, низкого, все в

этой расе. Если есть хорошие, то это 1:10.000. Но чи-

тать эту книгу равнодушно нельзя. Получилась “мед-

вежья услуга”. Все подчеркивается в противополож-

ную сторону. Все против. Написать такую книгу может

какой-нибудь провокатор, который хочет еще больше

озлобить всех против евреев. Лучше Рабин шел бы

торговать в жидовскую галантерейную лавочку или

любую жидовскую палатку на рынке, чем ставить на

высоту пархатых, вонючих жидов. Ведь от жидовок от

всех воняет козлом. И когда же только избавится рус-

ский народ от этой нечисти. Я не за Гитлера, но мало

перебито евреев, надо было уж бить до конца».

На это письмо ответить было нельзя. Не только пото-

му, что отсутствовал обратный адрес. Невозможно было

ответить и в прессе. Иосиф Рабин знал: любое серьезное

обсуждение «еврейского вопроса», проблем еврейского на-

ционального бытия и сознания в результате насаждаемого

антисемитизма стало восприниматься цензорами и ре-

дакторами однозначно — как преступление, квалифициро-

ваться угрожающе: «сионистская пропаганда», «буржуаз-

ный национализм».

Да, писатель молчал, чувствуя сгущающийся, мрачно

надвигающийся антисемитизм — государственный, поис-

тине тотальный. Писатель, который всегда стремится по-

нять каждого, мог лишь задуматься: что пережила эта

женщина? когда и при каких обстоятельствах поверила,

что во всех ее бедах виноваты евреи? наконец, кому выгод-

но, чтобы подобные настроения жили в обществе?

По словам дочери, Иосиф Рабин не сомневался: «мне-

ние» его безымянной читательницы не следует отождеств-

лять с мнением «всех», как делает автор письма. Однако он

должен был учитывать в своей работе возможность и тако-

го восприятия собственных книг. Не мог не сознавать: ан-

тисемитизм — своего рода условие «жизни и творчества»

еврейского литератора в этой стране.

Я подумал также о фантасмагоричности ситуации. Не

на словах — на деле Иосиф Рабин был «убежденным ин-

тернационалистом»: в юности возглавлял в Вильнюсе под-

польный горком комсомола, считался когда-то пролетар-

ским писателем, в некоторых своих книгах «отразив … ис-

торию еврейского рабочего движения в дооктябрьский

период», воспев романтику революции (cм. энциклопе-

дии). А теперь он услышал реалистически циничное: жид.

Конечно, Иосиф Рабин знал: кроме мучительного

молчания есть и другой выход из ситуации — кто-то пуб-

лично протестовал, кто-то уезжал в Израиль… Но здесь и

поставлю точку. Не нам из другой эпохи отвечать на вче-

рашние «больные» вопросы. К тому же тягостное молча-

ние о сокровенном, может быть, и было подлинной, всегда

остающейся трагедией еврейского советского писателя.

Добавлю только: Иосиф Рабин хранил это письмо

тридцать лет. Как напоминание самому себе?

1994