ЕДИНСТВЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Стихи Эвелины Ракитской я впервые читал жарким
летом 2002-го. Во многих районах России полыхали тогда
пожары. Странно ли то, что их тревожный отсвет я вдруг
увидел в стихах Ракитской, которые все больше и больше
завораживали меня своей мрачной гармонией?
Ничего удивительного здесь, однако, не было. Едва ли
не каждое четверостишие сразу обнажало главную, сокро-
венную тему автора:
Страна моя, пустынная, большая…
Равнина под молочно-белым днем.
Люблю тебя, как любит кошка дом,
Дом, только что лишившийся хозяев.
И странное со мной бывает чудо —
Когда-то кем-то брошенная тут,
Мне кажется, я не уйду отсюда,
Когда и все хозяева уйдут…
Стихотворение было написано в 85-м — жизнь тому
назад. И названо без ложной скромности: «Памятник».
Только, в отличие от пушкинского «Памятника», где поэт
пытался заглянуть в Россию будущего, «страной» Эвелины
Ракитской была умирающая советская империя.
Мотив расставания с империей по-разному варьирует-
ся в современной русской литературе. У Ракитской он был
неповторим. Не просто резко окрашен ее индивидуально-
стью. Мотив этот тянулся издалека — угадываясь уже в са-
мых первых стихах.
Тогда, в середине и конце восьмидесятых, империя
быстро — точно с крутой горки — двигалась к своей гибели.
Повторяю, многие поэты и прозаики (прежде всего — соз-
датели андеграундной культуры) так или иначе запечатле-
ли это грозно-зловещее движение. А в стихах Ракитской я
легко обнаружил все этапы, предшествующие смерти. В
том числе — агонию.
У лирической героини были сложные отношения с
империей. В том же 85-м, в стихотворении «Чтоб глаза не
покрылись коростой…», Ракитская писала:
…Мы с Россией друг друга еще не простили
и, взаимные счеты взаимно храня,
мы молчим. А чтоб в памяти волки не выли,
этой памяти тоже лишили меня.
Ни врагов, ни друзей — адвокаты и судьи
вычисляют-считают «жидовский расчет»…
Мне Россия родною вовеки не будет —
ни одной моей жертвы она не возьмет…
Как уже догадался читатель, тема гибели империи бы-
ла сплетена у Ракитской с темой еврейской судьбы.
Надо ли уточнять? Когда мы думаем о современном
российском еврействе, перед нами открывается многова-
риантность судеб. Одни оказались в дни гибели империи
в Израиле, другие растеклись по миру (где нас только сего-
дня ни встретишь!). Третьи — как Эвелина Ракитская — ос-
тавались в России… Впрочем, именно это она и предсказы-
вала много лет назад в «Памятнике»:
…Я буду в четырех стенах забыта,
Где с четырех сторон судьба стоит.
И кто-то скажет: «Ваша карта бита.
Вам путь отсюда далее — закрыт…»
Логичен ли такой вариант еврейской судьбы? С од-
ной стороны — у автора ясное и горькое понимание: «Я ев-
рейка, мне верить России нельзя». С другой стороны — об-
реченная верность вчерашнего пленника своему умираю-
щему тюремщику.
Я думаю, в этом выборе все же решающим было иное.
Стремление поэта (скорее всего, подсознательное) до кон-
ца выполнить свою миссию — свидетеля и летописца кру-
шения империи.
Ну, а если уж говорить о еврейской судьбе в мистиче-
ском плане… Как утверждают наши мудрецы, все мы сего-
дня — где бы ни жили — еще идем по духовной пустыне.
Еще ищем себя. Еще мучительно изживаем в себе рабство.
(Об этом, кстати, сама Ракитская написала в 1994-м стихо-
творение «Священная история»).
Как известно, гибель империи сопровождается катак-
лизмами, различного рода волнениями. В том числе — слу-
хами о еврейских погромах. Вот как отреагировала героиня
Ракитской на слухи о возможном погроме 5 мая 1990-го:
Убьют меня пятого мая.
Придут, постучатся, убьют.
Я буду лежать неживая,
Нарушив домашний уют.
Я буду убита не пулей —
Без боли, без слез, без вины, —
Нет, нож, что в живот мне воткнули,
Наружу пройдет, из спины.
Да я и жила как умела.
Всё в небо глядела, рвалась.
И вот, наконец, полетела.
И вот, наконец, дождалась.
И вот, наконец, допросилась.
И в дом постучалась беда.
…Но __________будет спасенной Россия
По смерти моей — навсегда.
Стихотворение «Убьют меня пятого мая…» примеча-
тельно искренней готовностью лирической героини по-
жертвовать собой. Жертва? В иудаизме это понятие имеет
особый смысл. С помощью жертвы можно достичь много-
го. Вот и героиня Ракитской надеялась: она принесет себя
на заклание; ее жертва во имя России будет принята. И ре-
зультатом банального погрома станет чудо — возрождение
страны, возрождение человеческих душ:
Поднимутся древние храмы.
И добрыми станут сердца.
И те, кто убил меня, сами
Допишут стихи до конца.
Еврейские погромы в 90-м Россию, по счастью, мино-
вали.
…Когда империя, наконец, рухнула, героиня Ракит-
ской не поверила своим глазам: так удивляешься сбыв-
шейся, несмотря ни на что, мечте. Гамма чувств по этому
поводу была, впрочем, многообразной. В стихотворении
«Дикие лебеди» (1992) меня поразил один образ: «страна,
словно крылья, сложила границы». Мне показалось даже:
здесь различима затаенная нежность. Ну, конечно же, она
не только ненавидела империю…
При этом Ракитская не отводила взгляда — безжало-
стно фиксировала последнее:
Над Красною площадью таяли лица
безумных… В костре остывала зола…
Закономерным и существенным был ее вопрос самой
себе:
…А мне-то что делать?
Сгореть от позора
в стране, моим гневом спаленной дотла?
Жизнь, как известно, умнее нас. Надо только поддать-
ся ее течению. К этой мысли, подобно толстовским героям,
рано или поздно приходит большинство людей. В том чис-
ле — поэты, ощущающие свою особую миссию. В начале
90-х Ракитская занималась вполне обыденным делом.
Вместе с мужем, поэтом Анатолием Богатых, она торговала
в метро книгами, в буквальном смысле спасая свою семью
от голода. Между прочим, так выживали в ту пору десятки
молодых московских писателей. Наверное, тогда и родился
«Черно-белый романс»:
…В стране волоокой,
где крыша течет,
но время повернуто вспять,
где каждая сука открыла свой счет
и даже имеет печать,
где нынче у вас миллион на счету,
(а значит — не мне вас судить),
я вам предъявляю свою нищету —
извольте мне все оплатить…
«Счет», предъявляемый Ракитской, был обширен.
И, конечно, он не сводился к материальному. И, конеч-
но, он рос…
Ах, если бы дело было только в антисемитизме — госу-
дарственном ли, бытовом ли, интеллектуальном! В «Ев-
рейской мелодии» (1995) Ракитская язвительно реконст-
руирует мышление антисемита:
Не женитесь на русских еврейках, —
говорит господин Баркашов.
Они ходят порой в телогрейках,
притворяются русской душой…
Можно спокойно оборвать цитату. Здесь все понятно.
Но вот семь лет спустя Ракитская напишет стихотворение,
которое, на первый взгляд, звучит кощунственно в устах
человека, воспитанного на русской культуре:
Вся русская поэзия, ты — бред.
В тебе ни смысла, ни дороги нет.
Ты — как рубцовский пьяный пароход,
Что в никуда по Вологде плывет…
Меня эти строчки сначала покоробили, хотя они были
так очевидно эпатажны, очевидно нарочиты. Они были
рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание читателя.
Вчитавшись, однако, догадываешься: «священные коро-
вы» нашей интеллигенции целы — не обо всей русской по-
эзии идет здесь речь. И даже, скорее, речь вообще не о сти-
хах — о стихии. О стихии, которая, прячась в различные
концепции русской самобытности, вновь и вновь ломает
судьбы творцов. Уносит Россию в бездну. Вот с этим-то и
спорит Ракитская:
…Пока они поют про ямщика,
Мне душу рвет вселенская тоска,
Сжимает сердце в каменный комок, —
Чтобы тоски никто узнать не мог…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Я жить хочу. Оставь меня, страна.
Нерусские у внуков имена.
Им будет жить светло и налегке.
Им не писать на русском языке.
Думаю, косноязычие поэта тоже намеренно: «Им бу-
дет жить светло и налегке»… У внуков и впрямь — другая
судьба, другой язык, похожий на тот, которым говорят на-
ши дети и внуки в Америке. Но вот отпустит ли героиню
Ракитской Россия (я не о местожительстве — о душе), не
знаю. Ведь их притяжение взаимно.
А тема гибели империи нашла свое завершение в од-
ном из стихотворений Ракитской, написанном самом
конце тысячелетия:
Нас победили в холодной войне
Те, кто живут на другой стороне.
Больше они не боятся войны —
Нам улыбаются с той стороны.
Больше они не боятся ракет —
Нас победили.
Нас более — нет.
Во поле чистом оставленный дом.
Вольная воля гуляет с ножом.
Дверь нараспашку — входи и бери.
Стыдно снаружи и тошно — внутри.
Неужели это все-таки итог? — спрашивал я себя. Чи-
тая эти строки, которые как бы пунктиром очерчивают
бурлящие эмоции миллионов людей, мне также очень хо-
телось понять — от чьего имени говорит теперь, спустя го-
ды, автор? кому принадлежит это «мы»?
Вроде бы, еврею нечего вздыхать о гибели империи,
где он из создателя давно превратился — в результате госу-
дарственного антисемитизма — в заложника. Вроде бы,
сама Эвелина Ракитская четко сформулировала когда-то:
«Я еврейка — мне брать не велели чужого: ни чужого кус-
ка, ни чужую беду…»
Тем не менее «мы» звучит здесь очень лично, испо-
ведально. И дело не только в известном парадоксе пси-
хики еврея: он всегда без спроса «берет» любую «чужую
беду», сплавляет ее со своей, вечной. И выдыхает:
«…Нас более нет».
Все сложнее. Перед нами еще один горький пара-
докс: именно на обломках империи героиня Ракитской
вдруг обрела то, к чему так безуспешно стремилась. Об-
рела странное братство, к которому не могла пробиться
долгие годы. Еще в 1984-м, в стихотворении «Памяти
Высоцкого», она мечтала:
Я хочу быть такой,
чтобы каждый на мелкие части
мог меня разбивать,
как в лесу разбивается крик,
чтоб над каждой строкой
мог любой, леденея от счастья,
морщить лоб и вздыхать:
до чего ж примитивный язык…
Наконец, и эта мечта сбылась. Чтобы убедитьcя, от-
правимся напоследок вместе с поэтом по ночной Москве.
Предупрежу только: сюжет маленькой поэмы Ракитской
«Аленький цветочек» (1999) связан с попыткой лириче-
ской героини спасти своего возлюбленного.
…Вот я выхожу к магазину,
к ночному, в четвертом часу.
Хозяину лавки, грузину,
я прибыль в кармане несу.
Меня он улыбкой встречает —
наверно, уже узнает.
Но лишь головою качает
и молча бутылку дает.
А рядом — опухшие рожи,
я мимо скорее пройду,
как будто боюсь стать похожей
и к ним перейти, за черту,
как будто боюсь я подслушать,
как что-то звенит и поёт,
когда их забытые души
уходят в бесцельный полёт.
Уходят, от боли синея,
добру неподвластны и злу…
Но кажется, нет мне роднее
любого бомжа на углу,
и этой замызганной тетки,
заклеившей пластырем бровь…
У всех у нас общая водка —
а стало быть — общая кровь.
Так долго ли, коротко ль время,
но всё непрогляднее дни.
Едины горят перед всеми
киосков ночные огни.
Я больше тебя не ругаю,
напрасные слезы не лью.
Я водки себе наливаю
и, морщась, глоточками пью…
И словно вся жизнь на ладони,
взрываясь, сгорает дотла.
Несутся крылатые кони,
горят в небесах купола…
И кажется, я улетаю
туда, где другие пути.
Я знаю, я знаю, я знаю —
теперь уже всё позади.
И птица небесная плачет,
и льется златое вино.
И мы одинаковы, значит
какие —
не всё ли равно…
Чувства, которые переживает героиня Ракитской, в
комментариях, пожалуй, не нуждаются.
Не нужны и размышления о том, точна ли картина
гибели империи в стихах Эвелины Ракитской. Что с того,
что кто-то видит недавнюю историю России, а тем более
ее сегодняшний день по-другому. Поэт (в отличие от уче-
ного) пишет совсем иную историю. И, в отличие от учено-
го, он всегда прав. Он всегда — единственный и бесспор-
ный свидетель.
*
Извечный вопрос: откуда и куда идем?
Перебираю в уме: Ракитская родилась в 1960-м; печа-
талась в журналах, альманахах, газетах — многие из них
умерли в послеперестроечные времена; выпустила три
книги стихов: «Дожить до тридцати» (1991), «Без гнева и
печали» (1998), «Черно-белый романс» (2006). В одном из
сборников я увидел ее — уже давнюю — фотографию с тре-
мя маленькими детьми. А в «справке об авторе» прочитал:
окончила Литературный институт (занималась в семинаре
Евгения Винокурова). На ту же тему — в нью-йоркском
журнале «Слово-Word» (редакция представляла читателям
стихи Ракитской): «В Литературном институте конца 80-х,
который иной раз без насмешки называли «лицеем», Эве-
лина Ракитская была «за Пушкина». Ее богатая, брызжу-
щая остроумием и энергией одаренность сразу бросалась в
глаза». Из заметки в Интернете: «…Эвелине совершенно
недосуг заниматься своей литературной карьерой, поэтому
она довольно редко выступает и появляется на “тусовках”,
но много времени уделяет работе с молодыми и неизвест-
ными авторами, изданию их книг. Постепенно о ее собст-
венном творчестве начинают забывать…»
Оборву цитаты и ссылки. Так ли они важны? Стихи
Эвелины Ракитской — это голос путника, который все еще
идет по пустыне.