Евсей Цейтлин в нашем эгоистическом, необъятном литературном мире обладает редчайшим человеческим и писательским талантом – найти и своим словом поддержать тех коллег по перу, кто, по его просвещенному мнению, заслуживает внимания читателей. В десятках его статей, эссе эти люди достойно, с присущим Евсею чувством такта и объективности, предстают перед читателем. Это не популяризаторство. Это – подвижничество, и оно бескорыстно, органично и отвечает потребностям его щедрой и мудрой еврейской души. На всех книгах Евсея печать его писательского и человеческого таланта.

          Я безмерно благодарен жизни за встречу и дружбу с этим замечательным человеком, поддержавшим меня в трудные годы эмиграции. Я желаю ему доброго здоровья и сил на многие годы!

          Член редакции «Нового журнала»  Рудольф Фурман, Нью-Йорк

*************

          Живет в Чикаго удивительный человек. Зовут его Евсей Цейтлин. Он – писатель. Городу Чикаго повезло. Личность такого уровня культуры встречается совсем не часто. В нем сочетается подлинная интеллигентность и интеллект, бесконечная доброта и любовь к ближнему, большой талант писателя, литературоведа и редактора, незаурядный ум и блистательная эрудиция…

           Я бы мог продолжать и продолжать перечислять его таланты, но я ограничен одним абзацем текста. Мне выпала честь знать этого творческого человека на протяжении многих лет и сотрудничать с ним как коллеге. Самые высокие чувства вызывает у меня эта удивительная личность. Многие лета Вам, творить и творить и, конечно, здоровья, дорогой!

 

           Главный редактор журнала «Побережье» Игорь Михалевич-Каплан, Филадельфия

 

ДОЛГИЕ БЕСЕДЫ С ЕВСЕЕМ ЦЕЙТЛИНЫМ
                                                                                                                                            
 Вадим Молодый

 Как я уже писал, 23 декабря, в клубе «Круг» состоялось важное событие в культурной жизни русского Чикаго – творческий вечер писателя, критика, литературоведа и культуролога Евсея Цейтлина.

          Вот краткая биография, отражающая внешние события его жизни (взято с сайта «Электронная библиотека Александра Белоусенко»http://www.belousenko.com/wr_Tseytlin.htm):

          Родился 24 сентября 1948 г. в Омске. Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета им. Горького (1969), Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького (1989). Кандидат филологических наук (1978), доцент (1980). Преподавал в вузах историю русской литературы и культуры.

          Автор литературно-критических статей и эссе, монографий, рассказов и повестей о людях искусства. Основные работы Евсея Цейтлина собраны в его книгах: «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» (1996; 2001, 2009; на немецком – «Rowohlt», 2000; на литовском – 1997), «Писатель в провинции» (М., «Советский писатель», 1990), «Голос и эхо» (1989), «Вехи памяти» (1987; совместно с Львом Аннинским), «На пути к человеку» (1986), «О том, что остается» (1985), «Долгое эхо» (1985; на литовском – 1989), «Свет не гаснет» (1984), «Жить и верить…» (1983), «Всеволод Иванов» (1983), «Сколько дорог у “Бронепоезда №14-69″» (1982), «Так что же завтра?..» (1982), «Всегда и сегодня…» (1980), «Беседы в дороге» (1977).

          Начиная с 1968 г. публиковался во многих литературно-художественных журналах. Составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей.

          Был главным редактором альманаха «Еврейский музей» (Вильнюс) и членом Союза писателей СССР (1978), в настоящее время является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного Пен-клуба («Writers in Exile»).

          С 1996 г. живет в США.

          Я думаю, что о человеке Евсее Цейтлине сказано достаточно. Давайте поговорим теперь немного о его творчестве, а вернее – об одной его книге. Не о лучшей – у Цейтлина нет лучшей книги, все его книги – лучшие, а о той, которая касается главной проблемы бытия человека – смысла его жизни и его смерти.

          Я имею в виду «Долгие беседы…»

 

Болезнен ли интерес к феномену смерти? По-моему,

интерес этот закономерен, если, конечно, думать о жизни и смерти всерьез.

                                                                                                                                                                                 Е. Цейтлин

 

Сильна любовь и дружба прежних дней,

И красота сильна. Но смерть сильней.

                                                                                                                                                                                      Джон Китс

Я не раз слышал упреки читателей в том, что в своих эссе и стихах уделяю слишком много внимания конечности земного бытия. Сомневаюсь, что этой теме можно уделить слишком много внимания. Во всяком случае, мне не известен ни одиннастоящий писатель или поэт, который не писал бы о смерти.

Выдающийся переводчик Анатолий Гелескул заметил однажды:

          «Считается, что настойчивые мысли о смерти вредны и вообще признак душевного нездоровья. В таком случае человечество, начиная с первобытных мифотворцев, неизлечимо. Смерть – это стержень человеческих раздумий, гордиев узел мыслителей, поэтов и вероучителей, и раздумья о ней – скорей лекарство, чем болезнь».

Тем не менее, есть немало людей, испытывающих панический страх не только перед смертью, как событием, но и перед самим этим словом. Они затыкают уши, закрывают глаза и визгливо славословят «прекрасную земную жизнь».

Причины их страха очевидны – несмотря на собственную примитивность и убожество их земного прозябания, они каким-то врожденным инстинктом понимают, что никакой другой жизни у них не будет.

Интересно, что все эти люди испытывают непреодолимую страсть «прикоснуться к духовному». Один переписывает Библию кошмарными, безграмотными виршами, другой малюет омерзительные, напоминающие карикатуры из какого-нибудь антисемитского журнальчика, иллюстрации к Ветхому Завету, третий переводит с языка, которого не знает, на язык, которым не владеет стихи, смысла которых не понимает.

Я уже давно пришел к невеселому выводу, что далеко не каждый человек наделен бессмертной душой. Напротив, очень многие ее не имеют, и именно поэтому они отчаянно цепляются за данные им на время телесные оболочки и предъявляют претензии Богу…

Впрочем, мне проще выразить эту мысль в стихах:
Царство немощной похоти, вечной мигрени,

мир завистливых вздохов, терзающих слух,

склеп, где вьются по стенам горбатые тени

стариков подловатых и злобных старух,

 

где шарахнется в ужасе смерть-повитуха,

увидав в глубине этих мутных сердец,

не вместилища душ, а гноилища духа,

не рождение в вечность, а вечный конец.

 

О, как дорого им прозябанье земное,

как не хочется им уходить в никуда.

Копошенье червей в застоявшемся гное,

тина в топи, в канаве гнилая вода –

 

вот их жизнь. Но, вцепившись ей в горло когтями

в жутком страхе своем перед близким концом,

как повапленный гроб с требухой и костями,

каждый хочет пред Богом казаться истцом…
По сути, смерть является средоточием интересов любого мыслящего человека. По определению Иоанна Дамаскина философия есть не что иное, как «помышление о смерти», и можно с уверенностью утверждать, что на земле не было ни философа, ни писателя, ни поэта, который хотя бы раз не задумался о том, чем завершится его земная жизнь и не написал бы об этом.

Ну а то, что литература (как и вообще искусство) вдохновляется смертью, самоочевидно: нам не дано постичь смерть рассудком, но на уровне внерассудочного восприятия она постижима для любого, кто способен чувствовать нечто, выходящее за рамки земного бытия.

Истинное произведение искусства «строится вокруг смерти как события и его концептуального осознания, при этом само это событие неизменно становится ключевым художественным фактом действия. Смерть становится ключом к пониманию и осмыслению настоящего и будущего» (П.А. Новикова).

Дело в том, что, как совершенно справедливо заметил Николай Бердяев, «только факт смерти ставит в глубине вопрос о смысле жизни. Жизнь в этом мире имеет смысл только потому, что есть смерть, и если бы в нашем мире не было смерти, то жизнь лишена была бы смысла».

А приблизиться к пониманию смерти мы способны, в первую очередь, именно в той знаковой системе, которой является язык. Мы ощущаем что-то настолько, насколько мы в это верим, а ведь вера в силу слова есть некое имманентное человеческое свойство. И настолько, насколько нам дано постичь в этой жизнисмерть, мы постигаем ее благодаря словам.

Один из персонажей «Звездной мантии» Милорада Павича, бог повествования, которого давно уже нет среди живых, говорит, что «после смерти живых существ дольше всего живет та часть их телесного состава, которая называется словом». Это звучит достаточно туманно, но вспомните, что Словом был создан мiр, и вы поймете, что именно имеется в виду.

Итак, что же такое смерть и как ее можно определить? Давайте сделаем это через сон:

          Сон – взятая напрокат смерть, приоткрывшаяся на мгновение дверь в мiр, не знающий невозможного и неподвластный времени. Сон – прорыв в зазеркалье, падение вверх, лента Мёбиуса, по которой можно вечно переходить на другую сторону, так и не покинув своей.

Я попытаюсь пояснить то, что только что сказал: дело в том, что мiр, в который нам предстоит в свое время перейти, для нас отнюдь не terra incognita, а хорошо знакомое место, в котором мы пребываем еженощно. Ведь Гипнос не только близнец Танатоса, но и его предшественник, заместитель и представитель.

Если довести эту мысль до логического конца, можно сказать, что на самом деле сон и смерть – одно и тоже. Ведь когда наше физическое тело спит, наше истинное «я» живет и действует в ином, нефизическом теле, которое оно займет после смерти.

Единственная разница между сном и смертью состоит в том, что во время сна наша связь с физическим телом не разрывается до конца, при смерти же мы теряем эту связь навсегда.

Естественно, что лучше всех выразил эту мысль поэт:

И Сон и Смерть равно́ смежают очи,
Кладут предел волнениям души,
На смену дня приводят сумрак ночи,
Дают страстям заснуть в немой тиши.

И в чьей груди ещё живёт стремленье,
К тому свой взор склоняет Ангел Сна,
Чтоб он узнал блаженство пробужденья,
Чтоб за зимой к нему пришла весна.

Но кто постиг, что вечный мрак — отрада,
С тем вступит Смерть в союз любви живой,
И от её внимательного взгляда

К страдальцу сон нисходит гробовой.                                                                                                                                         (Константин Бальмонт)

Универсальность темы смерти не делает, разумеется, каждого пишущего о ней настоящим писателем. Подняться до таких высот философских, психологических и духовных обобщений как это удалось автору «Долгих бесед в ожидании счастливой смерти», дано немногим. И хотя сравнение с Эккерманом представляется мне несколько притянутым, я полностью согласен с Диной Рубиной – эта книга уникальна.

Значимость, величие художника определяется тем, до какого уровня бессознательного он спустился. Взявший себе собачью кличку ряженый, пучащий глаза и матерящийся со сцены, плавает на мелководье бессознательногомикросоциума делинквентов и аутсайдеров. Национальный писатель (почитаемый в своей языковой среде, но абсолютно неизвестный за ее пределами) действует на уровне национального бессознательного. Но тот, кому удается спуститься в глубиныобщечеловеческого коллективного бессознательного, творит для всего человечества.

Именно поэтому я не считаю, что «Долгие размышления о счастливой смерти» – книга о «рядовой судьбе еврейского гуманитария, вынужденного жить и творить в советском тоталитарном государстве» – это так же неверно, как и расхожее мнение о том, что Достоевский открыл миру «загадочную славянскую душу».

Книга Цейтлина – это книга о человеке и его душе, полной нечистот, мерзости и грязи и, в то же время, стремящейся к вышнему и вечному. И неважно, кто этот человек по национальности и где и когда он живет – примерить на себя судьбу Й может и эскимос, и африканец.

Это книга о том, как любое общество – от безжалостно-тоталитарного до слюняво-либерального, загоняет каждого своего члена в те самые рамки, в которых не способен жить ни один уважающий себя человек.

И, наконец, это книга, с невероятной точностью и глубиной представляющая нам один из важнейших архетипов человечества – архетип смерти, ибо Евсей Цейтлин – настоящий, большой художник, а настоящий «художники это роднит eгo, по Юнгу, с пророком и другими аналогичными психологическими типамиэто прежде всего человек, отличающийся незаурядной чуткостью к архетипическим формам и особо точно их реализующий» (С.С. Аверинцев).

Герман Гессе в «Степном волке» четко сформулировал, что «телесно любой человек есть единство, душевно – никоим образом». Понимать эти слова великого моралиста можно по-разному, но для меня они означают, прежде всего, несомненность сосуществования в человеческой душе (если, разумеется, человек ей наделен) света и тьмы, добра, и зла.

Абсолютно справедливые слова уже упомянутого С.С. Аверинцева: «первая функция художника перед лицом обществафункция “целителя”», относятся к Евсею Цейтлину в полной мере. Мне посчастливилось не раз вести с этим мудрым человеком долгие беседы, и я могу сказать с полной ответственностью – Евсей Цейтлин истинный целитель нашего общества и наших душ.

Во времена захлестывающих мир безвкусицы, бездуховности, воинствующего невежества и вырождения культуры, во времена, когда благодаря агрессивной активности самовлюбленных, тщеславных ничтожеств на подмостках постоянно мельтешат туши юродивых поп-писак и кривляющихся дегенератов, люди, подобные Евсею Цейтлину, остаются единственной надеждой для тех, кто хочет чего-то большего, чем удовлетворение своих физиологических потребностей.

Опубликовано на сайте http://www.rueru.com/article/,  а также в журнале «Зарубежные задворки» (Германия), 2013, #4, в ежегоднике “Побережье”, #21