* В течение нескольких лет в прессе Русского Зарубежья (журналах «Мосты», Германия, «Время и место», Нью-Йорк, альманахе «Панорама», Лос-Анджелес, чикагском еженедельнике «Реклама» и др.) публиковались наши беседы с искусствоведом Ванкаремом Никифоровичем. Благодарю его за согласие поместить сокращенный текст бесед в этой книге.

 – Прежде всего расскажите, пожалуйста, как возник у вас замысел «Долгих бесед…». Был ли долог ваш путь к ним?

– Эту книгу я задумал много лет назад. Меня всегда волновала проблема человеческой памяти, – то, что очень хорошо обозначено в иудаизме. Ведь память – главное богатство еврея. В Торе мы постоянно встречаем напутствия человеку: не забудь, помни… С другой стороны, меня как литератора давно тревожило то обстоятельство, что поколения советских евреев уйдут в небытие, так и не рассказав, не поведав нам о чем-то главном и существенном. И дело не только в том, что советская власть успешно вытравляла, нивелировала национальную память: евреям была уготована ассимиляция, и, увы, многие советские евреи с этим смирились… Так и возник мой проект: я стал записывать воспоминания советских евреев. Мне хотелось прорваться в глубины памяти и человеческого сознания: сохранить живые свидетельства, по-своему зафиксировать Катастрофу советских евреев, которая, кстати, не сводилась к страшному геноциду в годы Второй мировой войны.

Когда я впервые пришел к Йокубасу Йосаде и рассказал ему о своем замысле, он сразу же ответил: так вот он перед вами, ваш герой, со мной вам и надо беседовать. Так возникла идея книги. Пять лет длились наши беседы… А что было раньше? Когда-то Йосаде убежал, по его собственному выражению, из еврейского края. Хотя начинал как еврейский прозаик, пишущий на идиш, был принят в Союз писателей, замечен критикой. Но после войны почувствовал: еврейским писателем быть смертельно опасно. И, плохо зная литовский язык, он тем не менее становится литовским критиком, потом драматургом, заставляя себя и других забыть, что он еврей. Янкель стал Йокубасом, поменял паспорт, потребовал даже от жены говорить дома на литовском.

– Вы назвали свою книгу «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти». Нет ли противоречия в таком сочетании – счастливая смерть?

– Ключевое слово этой книги – смерть. Об этом, кстати, пишет в послесловии к вильнюсскому изданию литовский поэт Альфонсас Буконтас. Он же подчеркивает: в каком-то смысле героем «Долгих бесед…» мог быть человек любой национальности, любой профессии, любого возраста. Почему? Да именно потому, что одной из моих главных задач была реконструкция человеческого сознания при свете смерти. Слово смерть не должно пугать. Иудаизм всегда напоминает человеку: его земной путь краток, но жизнь нашей души – вечна. Ради совершенствования своей души мы и приходим на эту землю. А что касается счастливой смерти – задумаемся: может ли такая быть вообще? Да, может! Ведь счастливая смерть – это смерть человека, который осуществил свое предназначение.

– Как вам работалось, если можно так сказать, с вашим героем столько лет? Не надоели ли вы друг другу?

– Йокубас Йосаде бесстрашно согласился отправиться со мной в этот путь, прекрасно понимая цель и смысл нашей общей задачи. Конечно, все было не просто. Одна из задач нашего эксперимента состояла в том, чтобы проникнуть в подлинную духовную жизнь этого человека, пройти ее подлинные лабиринты. Ведь люди часто вспоминают не то, что было, а то, что они уже когда-то рассказывали, формулировали. Йосаде – сам писатель; пришло время, и он стал работать над своеобразной автобиографической прозой (в форме писем к дочери и сестре). Но очевидно, что и там он сказал не все, и даже там была какая-то оглядка… Поэтому мы вместе старались пробиться сквозь наслоения штампов человеческого сознания, пробиться в «самое-самое», когда-то подавленное железной волей моего героя (кстати, в течение многих лет он решительно «переделывал» себя и свою семью)… Причем, эта исповедь, как потом отмечали психологи, имела для него даже какой-то терапевтический эффект. А еще он пытался использовать последний шанс и как бы проявить в наших беседах то, что сам не успел реализовать в литературе… Можно по-разному объяснить тяжкие метания героя. Можно и так: согласно Каббале, еврейская душа все время напоминает человеку о себе, даже если он уходит от еврейства. Ведь человек появляется на земле таким, каким его создает Всевышний. И здесь ничего переделать нельзя. Мы – евреи не только потому, что встретились наши родители. Это – воля Всевышнего, это – своего рода задание нам. Это наша миссия. Хотя у моего героя был и постоянный спор с Богом (в книге есть глава об этом – «Без названия»). Но не забудем: в конце жизни Йокубас Йосаде возвращался к еврейству, он написал целый ряд эссе и пьес на еврейские темы… Так что книга и об этих «возвращениях» героя.

– Как складывались форма и композиция книги?

– На страницах «Долгих бесед…» постоянно возникает разговор об отношениях автора и героя, о том, как книга пишется. Но если вы заметили, непосредственно в книге автор как бы дистанцируется от героя. Только в самом конце говорит о своем отношении к нему. В процессе написания «Долгих бесед» автор старается быть своеобразным зеркалом героя (есть опять-таки такая глава – «Зеркало»).

Не случайно своего героя я называю й. С одной стороны, это книга о совершенно конкретном человеке, вдова которого доктор Шейна Сидерайте потом написала: в тексте все абсолютно точно, до малейшей детали. С другой стороны, в моем герое я видел типичный образ интеллигента, который мучительно существует в лабиринте тоталитарного государства. Я, разумеется, сразу отказался от того, чтобы судить героя. Может быть, поэтому некоторым читателям и критикам почему-то кажется: автор создает памятник ему, «реабилитирует» й. Но моя задача была не в том, чтобы прославлять или развенчивать этого человека, повторяю: нужно было вглядеться в душу, в путь его души. Поэтому также книга, включающая в себя фрагменты исповеди й и мои дневниковые записи, состоит из глав-«кубиков». Мне хотелось, чтобы каждый читатель сам выстроил эту книгу для себя. Когда нет заданности, то читатель может это сделать. И тогда-то он сам рассудит моего героя. И – время, и самого себя.

Один из интонационных и структурных пластов «Долгих бесед…» связан со страхами й. Страх заставляет его изменить себе. Заставляет сжечь почти всю свою библиотеку на идиш, рукописи, письма. Он делает это ночами, тайно; затем, отправив домработницу за покупками, выносит из дома пепел. Страх пронизывает всю эту жизнь и всю ту социальную систему, в которую й включен. Хотя ради объективности подчеркну: страхи начинаются в жизни Йосаде еще в детстве, до советской власти. И они никогда по сути не кончаются, они остаются и с умирающим стариком. В конце жизни это уже другой страх – страх талантливого человека уйти из жизни не состоявшимся писателем. Этот страх, между прочим, давал ему силы… Да, страх неоднозначен, вместе с й мы много размышляли о его природе. В Торе тоже встречается это слово – страх. Там оно нередко приобретает позитивный смысл – страх перед Всевышним. И этот страх дает человеку нравственные ориентиры.

Вернуться к проблеме «формы и композиции»? Вообще-то еще в начале прошлого века некоторые писатели и философы говорили о том, что литература нового столетия должна прийти к каким-то новым художественным формам. В частности, меня поразило, когда я прочитал об этом у Николая Рериха. Новую форму, с опорой на документ, разрабатывали и блистательно воплотили многие западные прозаики ХХ века. Вспомним Фриша, например. Плодотворными были поиски Алеся Адамовича, Светланы Алексиевич. Но чисто документальными их книги назвать нельзя, потому что документ выполняет здесь функцию художественного образа.

– Ваша книга хорошо, как мне кажется, вписалась в контекст как современной русской, так и еврейской литературы. Кстати, в чем вы видите сегодня особенности работы еврейского писателя, смысл его миссии?

– Это сложный вопрос. Мой герой тоже задумывается об этом (в главе «Разве важно, на каком языке писать?»). Й говорит: несколько тысяч лет мы меняем свой язык; оказалось, что для нас это не главное; в еврейском писателе запрограммирован не язык – наша история. Я бы еще добавил: и наша душа. Еврейская душа в мистическом, религиозном смысле, как это понимает Каббала. Так вот, сегодня еврейская литература рассматривает извечные коллизии. Ведь согласно мнению мудрецов Торы, так или иначе в каждом поколении повторяются одни и те же ситуации. Возьмем, например, выход из Египта. Сегодня мы все еще идем по пустыне. Для нашего поколения, советских евреев в частности, выход из рабства красных фараонов был очень трудным. И мы все еще пытаемся стать свободными людьми, обрести духовную свободу и самих себя, свое еврейство. Человек мечется, по-прежнему преодолевает страх…

Вечная и всегда новая в своем конкретном преломлении тема. Я думаю, что именно об этом пишут сегодня такие замечательные русскоязычные еврейские прозаики как Григорий Канович, Дина Рубина, Борис Хазанов. Об этом писал и скончавшийся несколько лет назад Фридрих Горенштейн, писатель, еще, как мне кажется, нами по-настоящему не прочитанный.

2003