Беседа вторая. Другой вариант жизни

– Констатацией того, что мы все еще идем по пустыне, мы закончили наш с вами предыдущий разговор. А сегодня давайте подойдем к этой проблеме как бы с другой стороны. Мы все, основная масса русскоязычных эмигрантов, приехали сюда из страны, которая называлась СССР, или из новых стран-республик, образовавшихся после распада Союза. И вот, преодолев определенные испытания, человек попадает в Америку. Предположим, он уже устроился, все трудности позади, забудем о них: эмигрант учится, работает, акклиматизация произошла. Скажите, Евсей, как, по-вашему, такой человек ощущает себя: он считает, что уже приехал – и здесь теперь его постоянное, надежное «место обитания», или он думает прежде всего о том, что уехал, то есть многими и прочными нитями – духовными, житейскими – все еще связан с той землей, с той страной, он еще как бы там? Мне кажется, внутреннее противоречие между понятиями «приехал» – «уехал» долго сохраняется у наших эмигрантов. И это влияет на духовную жизнь эмиграции, на многое, что в нашей среде (или в так называемой русской общине) происходит. Считаете ли вы эти процессы серьезными и существенными?

– Безусловно, сама проблема эмиграции очень серьезна и осмысление ее насущно для каждого из нас. Старого или молодого, баловня судьбы или потерпевшего крушение среди житейских бурь… Ведь думать о смысле эмиграции, значит – перепроверить сделанный когда-то выбор, всмотреться в пролетевшие годы, вспомнить о своей миссии на земле, вслушаться в тихий голос собственной души. Что может быть важнее и сокровеннее этих размышлений?

Есть много подходов к теме эмиграции – философских, социальных, психологических. И есть много «входов» в тему. Вы предложили вглядеться в жизнь эмигранта на той стадии, когда трудности, кажется, уже позади. Что ж, попробуем. Однако скажу сразу: по-моему, «эмигрантские трудности» носят вовсе не временный характер. Потому что дело ведь, в конце концов, не в «куске хлеба» (хотя, верно, хлеб эмигранта очень долго бывает горек). Все дело – в состоянии души. В том, что по большому счету эмиграция – это всегда трагедия. В лучшем случае – драма… Но вернемся к вашему вопросу. Когда же все-таки эмигрант распакует по-настоящему свои чемоданы? Когда исчезнет мучительное недоумение по утрам – где я, как я здесь оказался? Когда наконец-то человек уверенно скажет себе: «вот я и дома»?

Если говорить о конкретных судьбах, этот процесс проходит по-разному. Но, конечно, разные судьбы объединяет нечто общее… Как известно, в истинной трагедии обязательно присутствует катарсис, очищение. Сходные чувства часто испытывает эмигрант. К тебе приходит внезапное прозрение, точнее – новое зрение. Вдруг понимаешь, что счастлив и свободен. А главное – тебе, оказывается, выпал редкий, удивительный шанс, которого лишены миллионы людей на земле. Это шанс прожить еще одну жизнь. Твоя жизнь там уже в общем-то состоялась: ты чего-то добился, во многом себя реализовал, а потом только доживал, завершая этот вариант судьбы. Бывало и так: ты иногда с сожалением говорил себе, что обстоятельства заглушили в тебе какое-то дарование, ты не стал, к примеру, художником или журналистом, артистом или экстрасенсом… А эмиграция предлагает человеку возможность начать все с начала. Не правда ли, это и есть спасательный круг? Тут и возникает гармония жизни: пейзаж за окном кажется – внезапно? – родным.

– Но, наверно, все это связано с возрастом эмигрантов. Люди приезжают сюда и зрелыми, и совсем молодыми, и совсем пожилыми, хотя в главном, общечеловеческом смысле проблема самоутверждения, реализации себя от возраста не зависит.

– В юности и молодости пересадка на чужую почву оказывается почти безболезненной. Тем не менее об этом «почти» говорить сейчас не стоит. Размышляя о судьбе эмигранта, я невольно представляю человека средних лет и старше. Счастливых примеров здесь гораздо меньше. Зато каждый из них приковывает к себе наше внимание и по-особому поучителен.

Между прочим, за примером далеко ходить не надо. Переехав из Минска в Чикаго, доктор технических наук, профессор С. М. Ицкович стал одним из самых интересных русскоязычных публицистов США. Мы не раз говорили с Семеном Ицковичем об этом странном, на первый взгляд, но таком радостном по сути переломе его судьбы. Нет, он не перечеркивает ту жизнь, в которой так убедительно реализовал себя. Однако не сомневаюсь: Семен Ицкович по-настоящему счастлив и в этой, новой своей жизни…

Такое далеко не всем удается, хотя я мог бы вспомнить еще несколько подобных сюжетов. Но вспоминаю другое. Более типичное. Вот встречи наших эмигрантов, буквально пронизанные ностальгией о том, как было там и какие они были там. Причем, легко заметить: часто рассказчик мифологизирует прошлое, факты обрастают легендами… Родные и друзья человека в таких случаях улыбаются, соседи смеются, кто-то резко осуждает… Но я думаю: это жестоко и несправедливо. Это ведь плачут, тоскуют, стремятся к подлинной жизни наши души.

– Позвольте с вами не согласиться. Приведя пример успешной самореализации эмигранта, вы тем не менее сказали, что это мало кому удается. Спорное утверждение. Мне кажется, что мы здесь, в силу целого ряда особенностей работы прессы и других СМИ, к сожалению, еще очень мало информированы. В частности, мало знаем о том, как устраиваются и что делают такие же эмигранты, как мы. Возьмите некоторые русскоязычные издания. Известные журналисты писали и пишут очень часто о Япончике и ему подобных, о таких-то и таких-то пойманных и осужденных эмигрантах, выходцах из бывшего СССР, – то есть о тех, кто попадает под прицел правоохранительных органов Америки. Идет широкий, даже не дискуссионный разговор о так называемой русской мафии. И создается впечатление: в русскоязычной Америке живут люди, которые занимаются всякого рода обманами. Но ведь это на самом деле не так. Почему, например, наша пресса, радио и телевидение не рассказывают о встречах эмигрантов, которые называются reunion и на которые съезжаются в свое отпускное время люди, работавшие до эмиграции в одном городе, на одном предприятии или в одной отрасли? Проще рассказать о преступнике, чем о создателе важного и полезного бизнеса или о выдающемся, например, педагоге… Поэтому и возникают у меня вопрос и сомнение: насколько действительно серьезны все те трудности эмиграции, о которых вы говорите?

– Вы знаете, трагических коллизий в жизни нашей эмиграции гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Гораздо больше, чем я бегло упомянул. Вот он опять перед нами, человек, успешно преодолевший первые барьеры на пути к американской мечте. Кстати, человек совершенно конкретный. Помню, я встретил его в феврале. Он уже купил дом и две машины. Но он даже не подозревал тогда, насколько беззащитен и слаб перед лицом реальности. Он еще не знал, что его сын употребляет наркотики. Он не догадывался, что через несколько месяцев потеряет работу и его захлестнет депрессия. Обычная история: человек без нравственных опор в жизни. Старые опоры, которые помогали в Советском Союзе, уже не существуют для него. А новые он, увлеченный гонкой за материальными ценностями, так пока и не нашел.

Впрочем, я думаю, Ванкарем, примерами мы ничего друг другу не докажем. Вы будете приводить примеры со знаком плюс, а я – со знаком минус. Причем, мне очень нравятся ваши примеры, я тоже могу что-то подобное вспомнить, если постараюсь. Просто мне повезло меньше: я то и дело сталкиваюсь с людьми неустроенными, раздавленными жизнью, в том числе и с людьми совсем молодыми. Вот хотя бы последствия мифа о преуспевающем русском программисте. Помните этот миф? Он так волновал когда-то умы: можно, мол, приехать в Америку, поучиться на курсах полгода или год, поступить затем в фирму и сразу начать зарабатывать 60, а то и все 100 тысяч долларов в год. И вот миф лопнул, немалая часть этих «русских программистов», потеряв работу, оказалась сегодня на обочине…

– И все-таки мы можем и должны признать, что очень многое зависит от самого человека, потому что Америка дает каждому огромные возможности. Да, именно от тебя лично многое зависит – от твоего желания и твоих способностей.

– Это правда. Но она настолько бесспорна, что мне кажется, плодотворнее было бы задуматься сейчас о другом. Что, собственно, является нравственной опорой в жизни эмигранта? Допустим, в той нашей жизни опорой личности часто была литература. И это было совершенно закономерно. Тем более, если вспомнить, что происходило в СССР. Советская власть стремилась «ликвидировать» – как «пережиток» – религию, и очень многие люди заполняли создавшийся вакуум литературой.

– При этом очень важно не забыть: в то время нещадно давила на сознание и подсознание человека своей объемной массой официальная идеология.

– Да, влияние идеологии на человека было по сути тотальным – например, в 20-е, 30-е, 40-е годы. Но потом, постепенно, у многих открывались глаза. И именно с помощью культуры люди находили какую-то свою нишу – чтобы выстоять, не чувствовать себя оболваненными. Можно сказать: классика противостояла большевизму. Некоторые современные писатели тоже были символами духовного сопротивления. Зачастую не громкого, как, например, Юрий Трифонов. Но – важного.

А что же в эмиграции? Я часто с удивлением думаю: каким же тонким бывает в человеке этот слой культуры, рискну сказать больше – слой интеллигентности. Символичен пример: очень многие семьи привозили с собой в эмиграцию огромные библиотеки. Побудительный мотив был так понятен! Люди, собираясь в эмиграцию, стремились захватить с собой привычную «духовную опору». Тем более что такие библиотеки собирались годами, если не десятилетиями (вспомните хотя бы, как было трудно добыть там подписные издания классиков). Но вот уже люди многого добились в новой жизни, вот уже покупают большой дом, однако в этом доме не находится места для библиотеки… Оказывается, книги… мешают.

– Но почему же все это происходит?

– Тому есть много различных и серьезных причин. Не стоит их торопливо обсуждать. Попробую совсем коротко обозначить две. Во-первых, это «кризис чтения» в Америке: о нем так много сейчас пишут, но, конечно же, кризис назревал уже давно. Во-вторых, очевидно: за последние пятнадцать-двадцать лет в современной русской литературе во многом произошла резкая смена эстетических и этических ориентиров. А главное – изменился сам тип писателя. Он уже давно не учитель жизни, не властитель дум, не певец тайной свободы. И книги давным-давно издаются в России совсем маленькими тиражами. Какая уж там «духовная опора» для миллионов людей!

Что и как читают эмигранты – это тема, достойная отдельного разговора. Бесспорно, внимательно изучают – все подряд – местные бесплатные газеты. Бесспорно, книги нашим эмигрантам во многом заменяют русские программы телевидения (хотя, увы, эти программы в огромной степени несут и культивируют пошлость). Разумеется, в газетах порой публикуются хорошие статьи; разумеется, бывают эмигранты и на концертах, выставках, спектаклях… Но речь о другом. Речь о том, является ли литература, как прежде, духовной основой жизни? Если же такой основы нет вообще, то логическое продолжение этого – депрессия, что так знакома многим; растерянность перед новыми проблемами жизни; наконец, озлобленность, которую мы все чувствуем так или иначе в нашей эмигрантской среде. Последнее, видимо, нуждается в пояснении. Приведу пример. Редакции многих русскоязычных эмигрантских газет в разделах «Письма читателей» дают людям высказаться, никого не поправляя, не корректируя, – это действительно голоса живых людей. Но нередко в публикуемых письмах коробит озлобленный тон, совершенная нетерпимость к иному мнению, иному голосу.

– Не слишком ли пессимистично вы, Евсей, оцениваете ситуацию, сложившуюся в духовной жизни нашей эмиграции?

– Правда всегда оптимистична. Правда обновляет душу. Почему же так важен этот, порой такой мучительный процесс самоанализа? Дело в том, что подлинную духовную опору человек может найти только в самом себе. Так утверждают психологи. А по большому счету подлинную опору личность всегда находит в Боге. И тут нет никакого противоречия: ведь в каждом из нас, в частности, в каждом еврее живет Божественная душа.

Снова повторю здесь мысль, которая кажется мне принципиальной: мы все еще идем по пустыне. Идем из Египта, побеждая в себе рабов, обретая истинную духовность. Высокую духовность, а не ту, которая в Советском Союзе была нам прописана товарищем Сусловым. Согласно Торе этот выход из Египта не только повторяется в каждом поколении, но и продолжается каждый день. Чем конкретно наполнен день в «пустыне»? Любавичский Ребе сравнивал человека, преодолевающего рабство, с больным. Причем Ребе выделял два одинаково необходимых процесса. Во-первых, нужно поставить точный диагноз. Во-вторых, нельзя медлить с лечением… Так что наша сегодняшняя попытка задуматься о трагических сторонах жизни эмиграции – это, в сущности, попытка уяснить «историю болезни».

И здесь, повторяю, нет пессимизма. Стоит вспомнить в связи с этим одну интереснейшую концепцию иудаизма: спуск ради подъема. О чем тут речь? Чем ниже падаешь, тем выше потом можешь подняться. Об этом мы, в сущности, и говорили.

Новый день в «пустыне». Вглядываюсь в лица тех, с кем идем вместе из страны красных фараонов. Вижу: очень многие получили там сильную «атеистическую прививку». Тем не менее все больше людей приходит сейчас к иудаизму. Я говорю об этом потому, что наша, последняя, волна эмиграции – это ведь еврейская эмиграция. И молодые, и пожилые, и люди среднего возраста находят сегодня в иудаизме опору жизни. Обретают с помощью иудаизма открытое сознание, способность воспринять новую реальность, способность увидеть и осуществить в ней себя. Конечно, это особенно важно в тот момент истории, когда современной цивилизации противостоят варвары.

Да! Еще об одном надо обязательно сказать. Наши шаги по символической пустыне – это (одновременно) движение по так называемой русской Америке. И, конечно же, очень важно знать, где она расположена и что же там делать еврею.

2004